И он опять засеменил — дряхлый старик, без цели бредущий по тротуару, засунув обе руки в карманы и растопырив локти так, что обтрепанные полы его сюртука при каждом шаге болтались сзади из стороны в сторону.
Я последовал за ним до Финчли-роуд. Там он залез в омнибус. Я также уселся на верхней площадке — всего в нескольких рядах от него. Как оказалось, это было слишком близко, ибо на меня все время накатывались тошнотворные волны отвратительнейшего табачного дыма. Вот до какой степени мог войти в образ этот человек, куривший всегда сигареты лишь одной, определенной марки! Это был последний, хотя и не самый значительный штрих в портрете неутомимого художника, заставивший меня окончательно забыть все еще остававшееся во мне чувство обиды. Я вновь восхищался своим приятелем, который всегда умел поражать меня какой-нибудь новой, совершенно неожиданной чертой своего характера.
Пока мы приближались к Пиккадилли, я неустанно гадал: что же Раффлc будет делать дальше? Ясно, что в таком виде он не рискнет показаться в фешенебельном Олбани. Не-ет. Он пересел в другой омнибус, который направлялся в сторону Слоун-стрит. Я вновь, как и прежде, уселся неподалеку от него. Доехав до Слоун-стрит, мы опять пересели и оказались на узкой длинной Кингс-роуд. Я с нетерпением ждал, где же мы остановимся. Мое любопытство было удовлетворено через несколько минут, когда Раффлс вышел из омнибуса. Я последовал за ним. Он пересек дорогу и исчез в темноте за поворотом.
Я ускорил шаг и с трудом успел заметить, как мелькнули длинные полы его сюртука, когда Раффлс повернул направо, в еще более темный переулок, вымощенный плитками. Он вновь распрямился и шел быстрой походкой молодого человека. Кроме того, весь его внешний облик каким-то чудесным образом преобразился, стал менее отталкивающим. Однако данную метаморфозу я имел честь лицезреть в полном одиночестве, так как переулок был совершенно пустынен и очень темен. В дальнем конце переулка Раффлс открыл ключом дверь и распахнул ее, обнажая черноту еще более темного помещения.
Я инстинктивно отпрянул назад и услышал его довольный смех. Разглядеть друг друга в темноте мы уже не могли.
— Все в порядке, Кролик. На сей раз без какого-либо подвоха. Перед вами, мой друг, художественные мастерские, одну из них я арендую на вполне законных основаниях.
И действительно, вскоре я разглядел комнату с очень высоким застекленным потолком. Помимо платяного шкафа здесь имелось несколько мольбертов, а также прочих принадлежностей художника. К тому же мастерская была оборудована специальным подиумом. Чего здесь не хватало, так это каких-либо признаков творческого процесса. Когда Раффлс зажег газовый светильник, первым, что мне бросилось в глаза, был шелковый цилиндр, матово поблескивавший рядом с остальными предметами его повседневного костюма.
— Ищешь произведения искусства? — подмигнул, закуривая, Раффлс. Он стал сбрасывать с себя свои лохмотья. — Боюсь, что тебе ничего не попадется. Однако, видишь, вот натянутый холст, над которым я все время собираюсь начать работу. Я сообщаю окружающим, что пока ищу повсюду подходящую для меня натуру — почти идеальную модель. В принципе это помещение протапливается дважды в неделю. Я заглядываю сюда, просматриваю газету-другую, выкуриваю несколько сигарет марки «Салливан». До чего же они вкусны после этой махорки! Между тем я исправно плачу и во всех отношениях представляю превосходного жильца. Даже в настоящее время это полезный маленький pied-à-terre[2], не говоря уже о том, сколь необходим он может быть в экстренной ситуации. Как бы там ни было, вы заходите сюда в колпаке, выходите в цилиндре, и никто ни в том, ни в другом случае не обращает на вас ни малейшего внимания. Более того, весьма велики шансы, что в столь позднее время во всем доме, кроме вас, нет ни души.
— Ты никогда не говорил мне, что прибегаешь к переодеваниям, — сказал я, наблюдая за тем, как он очищал от грима свое лицо и руки.
— Да, Кролик, я кругом не прав, так как обращался с тобой не совсем красиво. Не имелось никакой реальной причины, чтобы не показывать тебе этого убежища в течение целого месяца. Однако не было также и никакой настоятельной необходимости поступать иначе. И потом, если рассуждать чисто теоретически, то вполне возможно, что обстоятельства сложатся так, что для нас обоих было бы лучше, чтоб ты вообще не имел ни малейшего представления о моем местонахождении. Как видишь, в случае нужды мне есть где переночевать, и, разумеется, здесь, на Кингс-роуд, меня зовут совсем не Раффлсом. Но только в этом случае ты поймешь, что следовало бы довольствоваться тем, что имеешь и что знаешь.
— А между тем ты пользуешься этим убежищем для переодевания?
— Это — моя личная мастерская. Переодевание? В ряде случаев переодеться — значит сделать полдела. И всегда приятно осознавать, что если случится самое худшее, то при желании ты можешь быть осужден не под своим собственным именем. И потом, маскарад просто необходим, когда приходится иметь дело с различными оградами и заборами. Кое-какие операции я провожу на языке и в одеяниях жителей фабричных окраин Лондона. Не поступай я подобным образом, мне никогда не удалось бы расплатиться с вымогателями. Итак, весь этот гардероб забит тряпьем. Женщине, которая приходит сюда убираться, я говорю, что это — одежда для натурщиков. Между прочим, мне хотелось бы надеяться, что там найдется что-нибудь подходящее и для тебя, так как завтра вечером тебе потребуется подобный наряд.
— Завтра вечером? — удивленно воскликнул я. — Что ты собираешься делать?
— Сыграть вот эту «штуку», — сказал Раффлс. — Я хотел написать тебе сразу по приходе домой и попросить заглянуть ко мне завтра пополудни. Я собирался набросать тебе план операции и сразу подключить тебя к действию. Нет ничего хуже, чем начинать игру тогда, когда нервы уже взвинчены. Пересидев в напряжении без дела, человек обычно перегорает, и это расстраивает все планы. Это тоже была одна из причин моего молчания. Ты должен постараться простить меня. Я не мог забыть, как превосходно ты справился со своей задачей во время нашего последнего с тобой похода, когда у тебя абсолютно не было возможности заранее расслабиться. Все, что от тебя требуется, так это то, чтобы завтра вечером, когда понадобится, ты был бы столь же хладнокровным и сообразительным, как в тот раз, хотя, Господи, эти два дела, конечно, нельзя даже сравнивать.
— Я думал, что ты это и выяснишь.
— Ты прав. Я это выяснил. Однако имей в виду, что я отнюдь не утверждаю, что очередное дело будет таким же сложным. В дом мы, вероятно, попадем безо всякого, а вот выбраться из него может оказаться не так просто. Чего уж хорошего ожидать от дома, обитатели которого ведут столь неупорядоченный образ жизни! — воскликнул Раффлс в приступе искреннего негодования. — Уверяю тебя, Кролик: в понедельник я всю ночь провел в кустарнике на соседнем участке, подсматривая за особняком, и поверь мне, кто-то в нем тоже целую ночь бодрствовал! Я не имею в виду кафров. Мне не верится, что они, эти бедняги, вообще ложатся спать! Нет, я имею в виду Розенталя и это бледнолицее животное по фамилии Первис. Когда они вернулись, то есть в полночь, то начали пить и пили до самого рассвета, пока я не смылся. Но даже тогда, когда я уходил, они были еще способны перебраниваться друг с другом. Они, между прочим, чуть было не подрались в саду, в нескольких ярдах от меня, и я услышал нечто такое, что может оказаться для нас весьма полезным и от чего рука Розенталя может дрогнуть в самый критический момент. Ты знаешь, что означает сокращение НТБ?
— Незаконная торговля бриллиантами?
— Совершенно верно. И, кажется, Розенталь — один из таких торговцев. Он, должно быть, под мухой проболтался об этом Первису. Во всяком случае, я слышал, как Первис насмехался над ним по данному поводу и угрожал разоблачением в Кейптауне. Я начинаю думать, что наши друзья между собой на ножах. Но вернемся к завтрашней ночи. Мой план совершенно безыскусен. Мы просто-напросто должны проникнуть в дом в то время, когда эти ребята будут гулять на стороне, и залечь там вплоть до их возвращения. Если удастся, мы заранее добавим им в виски снотворное. Это намного бы все упростило, хотя дельце предстоит отнюдь не шуточное. Мы постоянно должны помнить о револьверах Розенталя, если нам не хочется, чтобы он написал ими свое имя на наших шкурах. Однако, несмотря на присутствие в доме множества кафров, ставлю один к десяти, что нам удастся все, если удастся трюк с виски, и один против ста, если мы не сразу найдем виски. Боюсь, встреча с язычниками все испортит, если не сказать хуже. И потом, там ведь еще живут эти дамы…
— Быть того не может, черт побери!
— Да, настоящие леди, с голосами, способными разбудить самого Каина. Я опасаюсь, я очень опасаюсь их криков. Они таят для нас смертельную опасность. Au contraire[3]
