Послышался шелест стекающих по склону камней, защекотала ноздри пыль. Мы обернулись и увидели, что на гребне вала танцует, пытаясь удержаться и не упасть в канал, цилиндр — механизм «хозяев». Частили гибкие щупальца, взметалась фонтанами земля. Казалось, еще миг — и наш соглядатай сорвется вниз.
— Любопытство кошку погубило, — изрек Лаптев.
Каким-то чудом цилиндру удалось выровняться. Но только на секунду. Теперь его тащило к противоположному склону. Взлетели вверх щупальца, раздался металлический скрежет… Цилиндр исчез с гребня вала.
— Ну и чёгггт с ним! — бросил Макар, не вынимая рук из жижи.
Олежка стянул с ног валенки, закатал до бедер штанины.
— Дядя Павел! Кирилл Степаныч! — обратился он к нам с Лаптевым. — Ну, вы поняли, что нужно делать?
У меня похолодело внутри, но я сдержался и не сказал ни слова. Снял с себя китель, нехотя засучил рукава рубахи.
— А может, мы того… просто посмотрим? — попросил гальванер.
— Насмотгггишься, када все вечерять станут, — пригрозил ему Макар.
Лаптев в сердцах плюнул, выругался на чем свет стоит. Подтянул рукава, показав узловатые, сплошь покрытые татуировками запястья. Олежка же с завидным бесстрашием шагнул в жижу. Пошел вперед, словно цапля по болоту, задирая колени к самому подбородку.
Я присел рядом с Макаром, сунул руки в бурую грязь. Холодная шевелящаяся жижа облепила кожу. Я почувствовал, как в ладони слепо тычутся толстые, словно датские сосиски, черви-параграфы. К счастью, им я показался не более аппетитным, чем они мне.
Через пару минут я уже мог похвастаться уловом.
8
Мы закончили добычу коконов на закате. Измазанные липкой грязью с ног до головы, озябшие до синих губ, мы присели на нагретую за день солнцем известняковую ступень, закурили папиросы Лаптева. На расстеленной Макаром сети возвышалась солидная куча кожистых мешочков.
— Сорок один, — сообщил, закончив пересчет, Лаптев.
— Маловато, — отозвался я. Сколько мяса выйдет с одной тщедушной тушки? Очевидно, многим из нас придется спать на пустое брюхо.
— Ногггмально, — сказал, выдыхая дым, Макар.
— Ага, — согласился с ним Олежка, — там — ближе к середине русла — их побольше будет. Тока я один туда не полезу…
Докурили в молчании. Макар и Олежка затягивались не торопясь, вдумчиво, при этом они жмурились, словно объевшиеся сметаной коты. Я же понял, что самые дрянные папиросы здесь — драгоценность, что скоро и мне, и моим друзьям по несчастью придется бросить эту привычку… так как курить будет попросту нечего.
От жажды губы мои потрескались, а глотка онемела. Табачный дым скользил в легкие и вырывался обратно, словно по старинному, закопченному дымоходу. Проколоть какой-нибудь кокон, как в два голоса советовали сделать Макар и Олежка, и выпить наполняющую его воду я отказался.
— Пошли, что ли… — предложил Лаптев. Окурок — столь крохотный, что гальванеру приходилось сжимать его ногтями, — погас.
Пошли. Только прежде завязали сеть в узел. Получился довольно объемистый и тяжелый сверток, и его пришлось нести вдвоем.
Оказавшись по другую сторону вала, мы стали свидетелями еще одной чудной сцены.
Очевидно, это был тот цилиндр, который мы видели на земляном гребне. Удержавшись от падения в канал, он все-таки рухнул по другую сторону вала. От удара об камни его корпус лопнул, обнажилась механическая внутренность устройства. Теперь цилиндр лежал на боку среди валунов, а тонкие и подвижные, словно вылитые из ртути, щупальца бессмысленно перебирали в воздухе. Периодически в глубине механической утробы рождался резонирующий звук, поразительно похожий на человеческий стон.
Возле поврежденной машины «хозяев» стоял второй цилиндр. Его щупальца копошились внутри металлического сородича. Скорости, с которой эти псевдоконечности совершали манипуляции, позавидовал бы любой хирург — говорю без обиняков.
…В лагере нас встретили неоднозначно. Люди Карпа принялись похлопывать себя по животам и потирать руки от предвкушения. Моряки с «Кречета»… гм… мои люди недоумевали: мол, где обещанная еда и на кой черт они весь день вкалывали, если кормить их, похоже, никто не собирается?
Наш лагерь стал походить на походный бивуак. «Дикари» привезли с собой рулон парусины, из нее они соорудили некое подобие большой палатки. Поскольку под тентом все желающие, так или иначе, поместиться не смогли бы, рядом вырыли узкую, похожую на братскую могилу землянку. Накрыли ее сверху чем ни попадя: какими-то ящиками, кусками брезента (я уже смекнул, что в нашей ситуации любой хлам с Земли — на вес золота), присыпали песком.
— Паскудное местечко. Паскудней захочешь сыскать — и не найдешь, — поделился со мной впечатлениями одноглазый Карп, угощая водой из фляги. Я с жадностью припал к потертому горлышку. Вода показалась мне малость несвежей, но пить ее было куда приемлемей, чем выдаивать в рот тонкую струйку из проколотого кокона (позднее я убедился, что и здесь ошибался, как последний осел).
— Ни деревьев тебе, ни кустов, — продолжил Карп. — Еле-еле насобирали сухих мхов и сору на один костер. Чем завтра будем греться — ума не приложу.
…А морячки-то потрудились на славу. В сумерках я поднялся на вал и увидел, что в тело канала раковой клешней врезалась свежая песчаная насыпь. И как им удалось проделать такую работу за один день?
— Кидать землю-то нетрудно, — рассказал мне Гаврила, — грунт легкий, как тополиный пух; лопаты словно из алюминия сделаны. Вот только одышка проклятая! Душит, точно астма. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Да, вы молодчаги, — сказал я. С нашей стороны в канал пока не спустишься… Но через день или скорее через два отпадет надобность ходить за коконами далеко.
— А как Северский? — поинтересовался я. — Весь день метал в «жестянку» камешки. — Гаврила мотнул головой в сторону цилиндра «хозяев».
— Артиллерист! — пошутил я. — Обошлось без потерь?
— Без потерь с той и с другой стороны, — подтвердил Гаврила.
— Давай я погляжу на твою сыпь… не зудит?
— Нет.
Сыпь на лице Гаврилы была почти незаметна. Это хорошо: значит, и у меня она скоро пройдет.
Какое-то время мы постояли на гребне вала, выкурили по папиросе. Нам хотелось увидеть, какие звезды зажгутся на ночном небе этого мира. Как назло, со стороны западной пустоши наползли седые тучи. Сразу стало темно, хлопьями повалил мокрый снег.
Разочарованные и замерзшие, мы вернулись в палатку.
Под тентом уже горел костерок, и было там донельзя тесно. Люди жались к бездымному огоньку, тянули к потрескивающим углям грязные, натруженные руки. Длинноволосый старик по имени Иннокентий разложил перед собой все топливо, которое удалось собрать, — охряные пластины сухого мха и бесформенные комки заскорузлого мусора. Их он подбрасывал в огонь с великой экономностью. Мне даже показалось, что в действиях Иннокентия прослеживается какой-то ритуал. Перед тем как отправить в костер очередной кусок мха, старик, бормоча под нос, тщательно осматривал ломкую пластину со всех сторон, иногда не стесняясь и обнюхать.
Постепенно парусиновая палатка наполнялась теплом.
