— Благодарствую, оставь себе. Мы, волхвы, свое едим. А ты привяжи коня да прикрой свою добычу хворостом, вон куча лежит, бери оттуда. И входи ко мне.
Привязав коня к ближайшему дереву и забросав косулю хворостом, Хорив, нагнувшись, проследовал вслед за волхвом в пещеру, которая внутри оказалась обширнее, нежели можно было предположить по размерам входа.
Воткнутые в глазницы конского черепа, горели две восковые свечи, скупо освещая все вокруг и чуть чадя, однако дым тут же вытягивало куда-то к невидимому отверстию в своде. Виднелись несколько широких колод, будто вросшие ошкуренные пни; на стенах висели связки сушеных трав, у стен стояли разновеликие горшки, без узоров, с деревянными крышками; в глубине угадывалось ложе — долгое возвышение, устланное сеном и прикрытое белым плащом, на котором лежали гусли. В самой глубине то вспыхивали, то гасли два круглых глаза — неведомо чьи. А где предел той пещеры, невозможно было угадать.
И еще — светлел в полумраке чей-то великий череп, с полбыка, каждая глазница — с голову человечью, а прямо из челюстей — два круто загнутых рога непомерной долготы.
— Что за великан был? — полюбопытствовал гость.
— То зверь, не человек, — охотно пояснил хозяин. — Жили здесь когда-то мохнатые звери-великаны, с рукой вместо носа и с рогами вместо зубов. Давным-давно они жили. И племена здешние на них охотились… А ты садись, вон любую колоду выбирай. И отведай наших яств, не побрезгуй.
Он угостил Хорива лесной ягодой и свежим сладким медом, без хмеля.
Раздалось беспокойное жужжание — это в пещеру влетела с воли заблудившаяся пчелка. И все никак не могла найти обратный выход, хотя он был прямо перед ней. Экая бестолковая!
— Иди, иди, милая, — ласково обратился в ней волхв. — Иди к своим, торопись, заждались тебя там.
Но пчелка все с тем же беспокойным жужжанием все толкалась и толкалась в стену, совсем рядом с выходом. Тогда волхв невидимо скорым взмахом поймал ее в недожатый кулак и выпустил.
— Лети, милая!
Хорив изумленно покачал головой, спросил:
— Не ужалила?
— Для чего ей жалить меня? Она ведь, ежели кого ужалит, тотчас погибнет. Оса, та не гибнет. Пчела — другое дело: вонзит свое жало, а вытащить не может. И оставляет, вместе с потрохами своими. Тут ей и погибель. Только один раз единственный ужалить может, на том и жизнь ее кончается. Потому жалить без нужды ей ни к чему. Жалит только с перепугу или когда деваться некуда.
Хорива изумляло, откуда старик так много ведает — и про пчел и про людей. А тот, будто угадав его мысли, заметил:
— Поживи с мое, приглядись ко всему да не ленись поразмыслить над увиденным. Тоже немало ведать будешь. Побудь подольше среди деревьев и зверей да приглядывайся к ним без корысти, лучше узнаешь их, лучше поймешь. То же и среди людей живя…
Беседа их продолжалась. И доставляла Хориву какую-то не испытанную прежде тревожную радость. Он спросил то, что желал спросить: не страшится ли старик вот так, один-одинешенек, жить в далекой пещере, бродить в одиночку по лесу, без оружия. Долго ли обидеть такого?
— А кто меня обидит, Хорив? Сам посуди. Зверь меня не тронет…
— Отчего же не тронет?
— А оттого, что я в нем добычи не вижу, и он во мне не чует добытчика. Я к зверю — как к своему брату. И он ко мне — как к брату.
— Ну ладно, — согласился Хорив. — Зверь не тронет. А человек?
— Что мне человек навредить может? Я и человеку не враг. И ежели кто, от невеликого разуму, дерзнет обидеть, то никакого прибытку от меня не получит, а себе только беду накличет.
— Если разум невелик, то и обидит, сам своей выгоды не разумея. Мало ли какие люди в лесу встречаются.
Волхв поглядел, все улыбаясь. Помолчал. Наконец промолвил:
— Ну, коли так уж… В случае чего… так у меня на такой редкий случай своя дружина имеется, свои гридни верные. Не хуже, чем у Кия, брата твоего.
Хорив вздернул брови, вытаращился.
— Шутишь, что ли?
— Шучу? Нет, милый, не шучу! Посиди-ка здесь, не выходи, пока не ворочусь я. Что бы ни было, что бы ни увидел и ни услышал — ни с места!
С этими словами старик вышел из пещеры, оставив гостя в полнейшем недоумении.
Вдруг Хорив вздрогнул и насторожился: где-то рядом, неподалеку от входа, только снаружи, раздался протяжно-тоскливый вой, будто саму смерть призывающий. Затем все стихло, и вскоре издалека донесся в ответ хор знакомых каждому анту зловещих волчьих голосов. На всякий случай Хорив изготовил меч, но помнил наказ волхва и не двигался с места.
— Ну, как?
Услыхав волхва у себя за спиной, Хорив крутанулся на месте и узрел его. Старик явно прошел другим ходом! Теперь стоял, белея в полумраке, посмеивался.
— Ну, как? Слыхал ли, как я со своей дружинушкой словом перемолвился? Славные гридни, и поют душевно так. А в случае чего — выручат.
— Успеешь ли позвать?
— Можно и не звать. Они всегда ведают, где и что в лесу делается. Где я, когда и с кем, что со мной — все ведают. Оборонят, ежели что.
— А доводилось?
— Всякое бывало на моем веку, — ответил уклончиво волхв, вздохнул и задумался, припоминая былое. Затем спохватился: — Ладно, Хорив, будет с тебя на сегодня. Иди, милый, а то не успеешь засветло. Пойдем, провожу тебя. Добычу свою не забудь…
Они шагали рядом по тропе, теперь — под уклон. Волхв постукивал длинным посохом нездешнего пятнистого дерева, Хорив вел в поводу груженного косулей коня. И все допытывался:
— А волки тебя самого не обидят?
— Для чего? Волк никогда не тронет меня. Разве только когда бесы завладеют которым из них. Но такого волки сами от себя прогонят, а один у них в поле не воин…
Вдруг — кр-рак! — сбоку, совсем близко, что-то затрещало и — кр-ракх-х! — с шумом повалилось. Конь натянул повод, попятился.
— Стой и замри! — едва слышно приказал волхв. — Не шевельнись!
Замерев и скосив глаз, Хорив узрел меж древесных стволов сперва выгоревшую шкуру — она двигалась, а затем и всего медведя, горбатого и головастого. Немалого. Зверь только что свалил, переломив у комля, сушину и теперь деловито шуровал там лапой, что-то добывая, то ли мед, то ли муравьев. Положив ладонь на рукоять ножа, Хорив не шевелился, как было приказано. Конь ослабил повод, подошел вплотную и боязливо жался к хозяину. А Белый Волхв — надо же! — неторопливо и глядя куда-то вбок приблизился к медведю и вроде пробормотал что-то. В ответ послышалось недолгое урчание.
— Пойдем потихоньку, — шепнул старик, воротясь на тропу. — И не озирайся, не гляди на него. Сейчас он добрый, сытый, даже на косулю твою не позарился. А после зимы, когда пробудится, беспокойный. Ежели повстречается — первым делом замри. И в глаза не гляди, не смущай его. И не суетись, руками не маши, не бегай. Это с любым зверем так. А от медведя не убежишь, он в лесу и коня настигнет. На дерево от него тоже не лезь, он прежде тебя там окажется.
— А убью его?
— Для чего? Без нужды для чего жизни лишать? Зверь, как и ты, тоже жить хочет… Ну, дальше один, без меня, пойдешь. Тропу ко мне запомнил? Приходи, когда сам пожелаешь.
12
НА ПЕРЕВОЗЕ
