зеленоглазого паршивца с белозубой улыбкой и такой бездной обаяния, на которую порядочный человек просто не способен; и стала светом его очей… на целых полгода. Их брак выдержал интрижки Бобби с мисс Лучшей Наездницей Техаса и Королевой Скачек с Препятствиями только благодаря неколебимому убеждению Элизабет, что у Трейса должен быть отец. Но роман Бобби с победительницей праздничного забега Дней Гремучей Змеи истощил ее терпение, и дальше она двинулась по жизни одна — девятнадцатилетняя, с грудным ребенком, без друзей и особых надежд.
Кажется, история повторяется, подумала Элизабет, возвращаясь из прошлого в настоящее и оглядывая свою удручающе неприбранную кухню. Брок ее обманул, ей пришлось уехать, и вот она здесь, в городе, где у нее всего одна знакомая душа, с сыном, который стал ей совсем чужим, и с весьма неопределенным будущим.
Глаза защипало от слез. Чтобы не заплакать, она посмотрела вверх, и взгляд ее остановился на висящих на стене часах. Ровно час ночи. Трейс уже два часа как должен быть дома! Черт возьми, неужели хотя бы сегодня он не мог вернуться вовремя? Человеку перерезали горло всего в миле отсюда! Материнский инстинкт работал безупречно: от страха за родное дитя горло Элизабет сжала судорога.
Убийца наверняка бродил где-то рядом, когда она нашла тело. Да, точно: она чувствовала, что кто-то за ней следит, чувствовала разлитое в воздухе зло. Может, он прятался там, за деревьями, поджидая следующую жертву. А Трейс на своем велосипеде едет по ночному пустому шоссе совсем один!
Она повернулась к окну, до боли в глазах вглядываясь в темноту, но не увидела ничего, кроме собственного отражения. И снова то же чувство — за нею следят, и что-то зловещее и опасное густым маревом висит в воздухе, проникает сквозь оконное стекло, шарит по шее костлявыми .пальцами, бросает в дрожь. На западе черное небо расколола пополам молния, и как дальняя канонада пророкотал гром.
Что-то в воздухе. Тяжелое и недоброе.
Элизабет зябко обхватила себя руками, дрожа от собственной беспомощности.
Хлопнула входная дверь, и ее стук прозвучал в ночи как выстрел. Элизабет метнулась от окна к шкафу, ругая себя, что раньше не сообразила достать украденный из коллекции Брока пистолет, и наугад схватила что-то с полки. Это был большой мясной нож с засохшей на лезвии пленкой соуса, лежавший здесь с утра. Сжимая нож в трясущейся руке, она выставила его перед собою ровно в тот момент, как кухонная дверь распахнулась, и вошел Трейс.
— Черт, — процедил он, не сводя глаз с блестящей под лампой стали, — я, конечно, ждал выволочки, но это уже перебор. Я всего на два часа задержался.
Элизабет шумно выдохнула, чувствуя, как с воздухом уходят последние силы. Необходимость защищать свою жизнь отпала, и адреналин, только что бурливший в крови, весь куда-то делся. Она была теперь настолько слабой, что боялась упасть. Колени подгибались, пульс зашелся под сто ударов в минуту от облегчения и пережитого
Ужаса.
— Ты меня до смерти напугал! — напустилась она на сына. — Сегодня ночью в миле отсюда убили человека.
Трейс только моргнул. По его лицу никогда нельзя было догадаться, что он чувствует; еще мальчиком он усвоил одно только выражение — серьезное и отстраненное. От отца он не взял практически ничего, все от нее — коротко стриженные темные волосы, продолговатое лицо с волевым, упрямым подбородком и гладкими, чуть впалыми щеками, прямой короткий нос. Даже рот был точь-в-точь как у нее: четко очерченный, чувственный — с каждым годом все более чувственный. Ей, матери, пожалуй, даже неловко смотреть на него такими глазами… Элизабет не уставала благодарить бога за то, что Трейс, в отличие от своего папаши, пока не проявлял повышенного интереса к полногрудым и смазливым особям женского пола, потому что иначе от них точно не было бы отбою.
Серо-зеленые глаза Трейса спокойно смотрели на нее сквозь стекла больших круглых очков а-ля Бадди Холли.
— Я его не убивал, — заметил он, переведя взгляд на нож в ее руке. — А ты?
Элизабет отложила нож и стала растирать ледяные от страха пальцы. Страх, парализовавший ее в тот миг, когда открылась дверь, отступил. Элизабет, чтобы перестать думать об убийстве, приступила к исполнению родительского долга.
— В одиннадцать ты уже должен был быть дома. Чем ты занимался так долго?
— Ничем, — пряча глаза, промямлил сын, независимо повел широким плечом и сунул кулаки в карманы потертых джинсов. Он уже сантиметров на пять перерос довольно высокую Элизабет и заметно раздался в кости за последний год. Пожалуй, к осени ему станут тесны все рубашки; та белая футболка, что на нем, плотно обтягивала плечи и едва доставала до пояса. Трейс бесшумно переминался с ноги на ногу, понимая, что мать ждет более подробного ответа.
— Просто тусовался, и все, — наконец выдавил он.
— Где?
— В городе.
— С кем?
— Ни с кем! — взорвался он, бросив на нее злой взгляд исподлобья. — Это что, опять допрос с пристрастием? Ну давай, поставь меня под прожектор, вытяни дубинкой пару раз! Ничего я не делал!
Элизабет прикусила язык, скрестила руки на груди, едва удерживаясь, чтобы не схватить его за плечи и не тряхнуть хорошенько. Трейс врал. Правда, в отличие от своего папеньки, врать он совершенно не умел — ни в детстве, когда перед ужином таскал с кухни печенье, ни подростком, за которым водились грехи посерьезней, чем испорченный перед ужином аппетит. От врожденной ли честности или по неумению, но лжецом он был никудышным. Ложь висела на нем, как дешевый пиджак, и сейчас ему явно было неуютно.
Она не собиралась обличать его; в Атланте подростковый психолог как раз говорил, что без взаимного доверия выстроить отношения невозможно.
— Ничего не делать можно было и дома, — мягко заметила она.
— Конечно, здесь ведь так классно, прямо пятизвездочный отель, — фыркнул Трейс. — Обожаю валяться в своей конуре, пялиться на эти облупленные стены, нюхать, как гниют под полом дохлые мыши. Весело, просто обхохочешься.
Элизабет со вздохом шагнула к нему, погладила по плечу.
— Родной мой, я знаю, тебе надоело…
— Ничего ты не знаешь! — взорвался он, как бомба. От него исходили физически ощутимые волны неприязни, он вдруг стал больше, взрослее, он нависал над нею, заслоняя плечами лампу, сжимая кулаки, и на его голых руках резко выступали мышцы. Глаза за стеклами очков метали злые молнии.
На мгновение Элизабет показалось, что сейчас он ударит ее, и от этой мысли ее охватила тошнотворная слабость. Трейс никогда не поднимал на нее руку, он и голос редко повышал, даже когда был совсем маленьким. Правда, гормональные бури переходного возраста всех делают неуправляемыми. И еще кокаин… Нет, сейчас он вряд ли снова нюхает — никаких признаков нет, да и денег у него совсем нет. Пожалуй, и к лучшему, что они разорены: по крайней мере, средства не позволят Трейсу нажить те же неприятности, что и в Атланте.
Он справился со взрывом эмоций, отвернулся от Элизабет, с размаху захлопнул дверцу шкафа, но та отлетела обратно и будто в насмешку повисла, качаясь, на одной петле. Тогда он наотмашь ударил по ней еще и еще, но с тем же результатом, выругался и пнул дверцу ногой.
— Ненавижу этот дом!
Опершись ладонями о стол, он стоял спиной к ней, опустив голову и тяжело дыша. Плечи его ходили ходуном. Элизабет захлестнула волна бессильного отчаяния. Для себя и сына она хотела совсем не этого; даже когда стало ясно, что от Брока после развода не дождаться и дырки от бублика, начало новой жизни представлялось ей более радужным.
В мыслях все выходило просто чудесно; маленький городок в Миннесоте, собственный бизнес, совместная работа со старой университетской подругой. Деревянный дом, где они с Трейсом будут коротать тихие вечера и заново узнавать друг друга, сидеть на крыльце и смотреть, как заходит солнце. На деле жизнь обрушивала на них удар за ударом и останавливаться пока не собиралась.
Силы совсем оставили Элизабет, и ей нестерпимо захотелось коснуться своего ребенка. Теперь он был
