по-мужски сидя верхом на стуле, даже не расчесав буйных черных волос, в беспорядке рассыпавшихся по плечам и спине.
— Вы тоже поздно приходите, Элизабет Стюарт. Хотя, думаю я, тоже ни в каком профсоюзе не состоите. Элизабет подняла голову и одарила его улыбкой.
— Вы ведь сами знаете, дорогой мой: нет покоя грешникам. У шерифа целые сутки — рабочее время.
Она сладко потянулась, зевнула и медленно поднялась со стула. Грешница. Это слово стучало в мозгу Аарона, когда он следил за плавными, гибкими движениями ее
Тела. Надо бы думать о ней как о грешнице, о блуднице да, английской блуднице, но он не мог, нет, не мог. Казалось, она не ведает, как колышутся ее груди под белой майкой, как змеятся по спине пышные пряди волос. Она не пыталась ввести его во грех; грех гнездился в его душе. Слишком долго он жил без жены.
— Разумеется, — продолжала Элизабет, доставая из буфета краденую бутылку виски, — если Янсен сделает, как хочет, мы и ахнуть не успеем, как расследование закончится.
Она нашла среди стоявших на тумбе разнокалиберных стаканов тот, что выглядел почище, и налила себе солидную порцию золотистого напитка. Первый глоток пошел превосходно: по жилам разлилось долгожданное тепло, и измочаленные нервы немного успокоились.
— Он хочет дело свернуть и бантиком перевязать, — проворчала она, снова поворачиваясь лицом к столу; опершись спиной на стенку тумбы, скрестила руки на груди, не выпуская стакана и с наслаждением, будто изысканный аромат, вдыхая запах виски. — А на правосудие и справедливость ему плевать.
— Суд мой истинен, — рек господь, — отозвался Аарон, уложив наконец плоскогубцы в ящик. :
— В вашей общине так и поступили бы? Предоставили бы господу покарать убийцу?
— Нельзя препятствовать божьему суду. Рука его верна. — Он аккуратно сложил фланель, убрал ее в особое отделение рабочего ящика, затем обернулся к Элизабет, глубоко засунув длинные руки в карманы штанов, и посмотрел на нее долгим, серьезным взглядом, на дне которого таились усталость и тоска. — Человеку не дано воскресить мертвых. Они уже с господом. И все, что мы делаем, неважно.
Наверно, это он о своей покойной жене, подумала Элизабет, и у нее сжалось сердце. Но ведь она говорила совсем не о том.
— Важно, если невиновный может сесть в тюрьму, — сказала она.
Аарон кивнул.
— Поэтому мы и полагаемся на господа. Ему решать, что будет. Es waar Goiters Will. To была воля божия. Промысел божий, — произнес он тихо, вполголоса, размышляя о чем-то своем, недоступном Элизабет. — Промысел божий.
Затем решительно взялся за гладкую, отполированную его ладонью ручку ящика и пошел к двери.
— Завтра я приду опять, Элизабет Стюарт. Здесь много работы нужно делать.
— Вы и так уже много сделали, — возразила она. С буфета были сняты все двери, кран больше не тек, кто-то убрал весь мусор со стола и вымыл посуду, и Элизабет не тешила себя пустыми надеждами, что это сделал Трейс. — По-моему, я должна по меньшей мере накормить вас обедом. Останетесь?
Аарон с сомнением посмотрел на стоящую у плиты женщину.
— Danke, благодарю, нет.
— А вы умный человек, Аарон, — печально усмехнулась она. — Да, готовить я действительно не умею и собиралась просто открыть пакет чипсов и сделать бутерброд с тунцом. Если только тунец не испортился.
— Испортился, — буркнул Аарон и опять направился к двери.
Элизабет пошла за ним, не выпуская из рук стакан, как грудной ребенок — бутылочку с молоком.
— Еще раз спасибо за помощь, Аарон. Так приятно иметь хоть одного нормального соседа.
Он уже спускался с крыльца, но остановился, едва заметно улыбнулся, будто оценив ее юмор, и посмотрел на нее снизу вверх. Так ничего и не сказав, сел в свою повозку, убрав под сиденье ящик с инструментами, тронул поводья, и тощая гнедая потрусила по каменистой дороге, раскачивая черный фургон из стороны в сторону. Солнце уже клонилось к западу, заливая поля теплым янтарным светом. Краснокрылый дрозд, сидевший на телеграфном Столбе, вывел затейливую трель и умолк. Вечерний ветерок принес откуда-то запах свежескошенного сена. Вокруг царили мир и тишина, словно днем ничего не случилось.
Аарон Хауэр приедет домой и спокойно уснет. Что ему до смятения, охватившего Элизабет? У него своя, отдельная жизнь. Он, как и все в его общине, вообще не думает о том, что творится в большом мире. Правда, Элизабет казалось, что и в Стилл-Крик люди немногим отличаются от Аарона. Они тоже умеют уходить от тревог большого мира только по-своему: обвинят во всех грехах приезжих и будут жить дальше как ни в чем не бывало.
Сев на верхнюю ступеньку, Элизабет отхлебнула виски и припала головой к облезлому дверному косяку, некогда выкрашенному зеленой масляной краской. Может, Дэн прав, и Джарвиса действительно убил Керни Фокс — чужак, возмутивший спокойствие тихого городка… И все же Элизабет не оставляло чувство, что за убийством Джералда стоит кто-то еще.
Дэну этого не понять, он здешний и находится во власти предубеждения. Если он решил, что единственный кандидат в подозреваемые — Керни Фокс, то все остальные отпадают, потому что их он помнит с детства, он рос среди них. Все они его знакомые, друзья или родственники, и он просто не может смотреть на них непредвзято.
И на нее тоже не может, подумала Элизабет. Ее прошлое, точнее — то, что известно ему из газет, туманит ему взгляд.
Зачем она приехала сюда? Печатать правду, и ничего, кроме правды, как сказано в девизе «Клэрион». Не допускать в свою жизнь и тени лжи. Все так, но сейчас она понимала, что волнует ее совсем не та правда, о которой надо дать репортаж в экстренный выпуск газеты, а та, что внутри ее самой. Та правда, которую Дэн читал в ее глазах, когда прижимал ее к себе, когда вытирал с ее щеки желе сегодня утром, когда после ее позора на пресс-конференции спрашивал, все ли с ней в порядке.
Он ей нравился.
И почему-то это пугало ее гораздо больше, чем присутствие убийцы в городе.
ГЛАВА 11
Дэн проснулся от назойливого писка будильника над ухом, придавил кулаком кнопку остановки сигнала и только после приподнял голову с подушки и приоткрыл один глаз. Пять часов утра. Красные нули на дисплее светились в темноте, как глаза вампира. Значит, всего три часа он спал, точнее, ворочался, обуреваемый эротическими видениями. Ему снилась Элизабет.
Теперь надо было медленно сесть. Каждое утро все его старые травмы просыпались вместе с ним и принимались за него со свежими силами.
Медленно, осторожно он спустил ноги с кровати, откинул измятую простыню, встал, постепенно распрямляясь, и пошел к платяному шкафу, мягко ступая по ковру.
Наскоро приняв душ и побрившись, он влез в джинсы и рубашку, не обуваясь, бесшумно прокрался через прихожую в комнату Эми, приоткрыл тихо скрипнувшую дверь и с выпрыгивающим из груди сердцем заглянул внутрь. Эми спала. Лучик неяркого света, пробиваясь сквозь жалюзи, падал на ее лицо, юное и нежное, как у спящего ангела. Дэна пронзило острое чувство вины, смешанное с ужасом: он провел с дочерью не больше часа с тех пор, как она здесь, а ее отъезд в Лос-Анджелес неумолимо приближался.
Он тихо вошел в комнату, которую позволил Эми отделать по своему вкусу в ее первый приезд к нему. Стены здесь были оклеены обоями в букетиках фиалок, на полу лежал темно-пурпурный ковер. Мебель Эми выбрала белую, шторы и постельное белье — тоже белые, в кружав-чиках и оборочках. Не спальня, а девчоночья мечта. Протискиваясь между белым стульчиком с ажурной кованой спинкой и изножьем кровати, Дэн чувствовал себя слоном в посудной лавке.
Осторожно опустившись на краешек матраса, он потянулся отвести с щеки Эми длинную темно- каштановую прядь. Дочь что-то пробубнила во сне, почесала нос и повернулась на бок, но в следующий миг, будто почуяв его присутствие, открыла глаза и захлопала длинными ресничками.
— Привет, котенок, — улыбаясь, прошептал Дэн. — Я не хотел тебя будить.
