Дэн крепко, без колебаний, пожал парню руку. Гарт Шефер, конечно, будет вопить на всех углах, что на эту шпану нет никакой управы и все им сходит с рук. Может, близость с Элизабет туманила ему голову и мешала вершить правосудие, но, по глубокому убеждению Дэна, задачей правосудия как раз и было дать еще один шанс мальчишке, оказавшемуся на неверном пути.
Элизабет поставила «Кадиллак» во дворе, прямо напротив окна кухни, без единого слова выключила мотор, вытащила из замка ключи и бросила их в сумку; с минуту посидела, придирчиво разглядывая лак на ногте указательного пальца, и, громко хлопнув дверцей, вышла из машины.
Трейс поежился. У него возникло ощущение, что допрос у шерифа Янсена — дружеская беседа по сравнению с тем, что ждет его сейчас. Мать не сказала ему ни слова. И шерифу Янсену тоже. Недобрый знак. Вообще мать поговорить любит. Когда молчит, значит, просто копит силы для решительного часа. Молчание мамы — как затишье перед ураганом, недолгий период зловещего спокойствия, за которым последует взрыв гнева.
Трейс вылез из машины, но в дом зайти не спешил. Он поднял верх «Кадиллака» — вдруг пойдет дождь, обошел автомобиль кругом, проверив все четыре шины — как и все женщины, мама о таких мелочах никогда не думает. На передней двери увидел одну большую вмятину и еще много мелких по всему кузову с той же стороны. Наверно, от нападения… При мысли об этом ему стало нехорошо. Лизнув палец, он попытался затереть слюной поцарапанную краску.
— А как быть с машинами Гарта Шефера? Так же? Мамины слова хлестнули по барабанной перепонке, как удар кнута. Она стояла на крыльце, уперев руки в бока, и глаза ее метали молнии. Трейс нервно сглотнул:
— Нет, мэм.
Он пошел к дому, волоча ноги, будто подошвы кроссовок были отлиты из свинца. Мать вошла первой, хлопнув Дверью прямо у него перед носом. Она ждала его в кухне — именно ждала, потому что запустила сумкой через всю комнату, только когда он показался на пороге. Пролетев мимо него, сумка шлепнулась о холодильник и упала на пол, а Трейс подскочил от неожиданности.
— Черт бы тебя побрал, Трейс, как ты мог? — выкрикнула Элизабет, чувствуя, как ярость кипит и клокочет внутри. — Как ты мог так с нами поступить? Сначала ты хнычешь, как тебе хреново живется, а потом идешь и творишь вот такое? Господи, и ты еще ждешь, чтобы люди нормально к тебе относились, а сам связался с худшим в шести окрестных округах отребьем, по ночам таскаешься с ним, калечишь чужие машины и еще бог знает чем занимаешься!
Трейс молча пожал плечами, повесил голову.
— Мы приехали сюда, чтобы все начать сначала, — продолжала она, положив руки на пояс, чтобы не поддаться соблазну схватить сына за плечи и вытрясти из него душу. — Я вкалываю по-черному, выбиваюсь из сил, чтобы на абсолютно пустом месте создать какой-то дом для нас с тобой. А ты что делаешь? Бежишь из дома и заводишь себе дружков вроде этого Керни Фокса! Пока ты светски беседовал с шерифом, я заглянула в его дело. Как думаешь, каково мне было, когда я прочла, что он был арестован за хранение наркотиков с целью продажи? — Вздрогнув от внезапно нахлынувшего страха, Элизабет закусила губу, тряхнула головой и заходила по кухне. — Трейс, если ты опять принимаешь, то…
— Не принимаю! — срываясь на крик, воскликнул Трейс. Мало ему достается за то, в чем он действительно виноват, так еще… — Господи, сколько можно повторять, я соскочил!
— Тогда чем вы занимаетесь, когда шатаетесь неизвестно где по ночам?
— Он мой друг…
— С такими друзьями тебе и враги не нужны. Посмотри, во что он тебя впутал!
— А может, я сам все придумал, — с вызовом возразил Трейс, воинственно подняв подбородок. — Это тебе в голову не приходило? Может, мне не понравилось, что старый говнюк Шефер называл тебя шлюхой в моем присутствии, и потому я попортил ему парочку машин?
Элизабет крепко зажмурилась, закрыла лицо руками. Это она во всем виновата. Во всем с начала и до конца. Она разозлила Шефера, а Трейс пытался защитить ее честь совершенно недопустимыми, ужасными методами, потому что она — никудышная мать и ничему другому его не научила. Если б она воспитала его правильно — если б у него был отец, — если б не ее полное неумение разбираться в мужчинах…
— Так что опять я вляпался, — с горечью подытожил Трейс. — Уж это-то я умею, верно?
— Трейс…
— Нет, нет, все так и есть, — возразил он. Чувства, дремавшие в самом темном, самом печальном уголке души, оформлялись в слова, удивлявшие его самого не меньше, чем мать. — Я самый настоящий ублюдок, — произнес он, не вполне веря посетившему его озарению и горестно качая головой, — с первого дня жизни. Мой папаша выгнал тебя из-за меня, и с тех пор все пошло наперекосяк.
— Солнышко мое, это не правда, — прошептала Элизабет. Слова застревали у нее в горле.
— Еще какая правда, — вздохнул Трейс. — Ты вышла за Бобби Ли из-за меня, а он тебя бросил. Потом ты с ним развелась и оказалась одна с маленьким ребенком, и, наверно, потому не встретила приличного человека, что ни один мужик не хочет возиться с чужим отродьем. Да и Брок не бросил бы тебя, если б не я. Я ему никогда не был нужен, а когда еще начал доставлять беспокойство, он нас вышвырнул за дверь.
— Трейс, миленький…
— Лучше бы мне не рождаться, — пробормотал он. И, прежде чем она успела разубедить его, повернулся и выбежал из кухни. Спрыгнув с крыльца, он со всех ног помчался к лесу. Он не знал, куда бежит, зачем бежит, просто должен был что-то сделать со своей яростью, отчаянием, с болью, которая росла внутри, распирала грудь, грозя разорвать его на части. Добежав до леса, он пустился вглубь по старой, заросшей кустами тропке, спотыкаясь о коряги, обдирая лицо и руки о ветки и сучки, и не останавливался, пока в легких не начало жечь, а футболка не прилипла к спине.
Тогда он сбавил темп и прошел еще немного вперед сунув руки в карманы джинсов. В лесу было прохладно и темно, приятно пахло свежими листьями и землей. Пульс постепенно успокаивался, кровь перестала реветь в ушах и Трейс начал различать звуки — резкий крик голубой сойки, вспорхнувшей с ветви дуба, деловитое чириканье воробьев, быстрый шорох по коре коготков двух белок, игравших в салки на стволе граба.
Пройдя еще, он набрел на прогалину вокруг рухнувшего ствола старого клена, вскарабкался и сел, чтобы спокойно подумать.
От бешеного бега ему стало несколько легче, буря внутри утихла. Он сидел на стволе, вслушиваясь в негромкие звуки леса и чувствуя себя так, как будто перед ним распутье, а в лицо ему беспощадно светит прожектор. Можно продолжать валять дурака, что он всю жизнь и делает, вести себя как недоумок, всех разочаровывать, — а можно взять себя в руки и начать поступать по-мужски. Как говорил Янсен, выбор за ним самим, и выбирать надо сейчас, пока не поздно.
Трейс не знал, сколько он так просидел. Из оцепенения его вывел треск веток. Кто-то пробирался через лес; Трейс обернулся на звук как раз в тот момент, когда на прогалину вышла черная лошадка с белой звездочкой на лбу, и сердце так и подпрыгнуло у него в груди, потому что он увидел, кто сидит в седле. Та девочка, с которой он говорил в участке, а потом видел на стадионе. Она сидела во втором ряду, и он слышал, как кто-то назвал ее по имени — Эми. Такое имя у нее и должно быть — милое, солнечное. Оно идет к ее улыбке.
На поле он не решился подойти к ней поближе: она была окружена друзьями, как и положено такой девушке, а Трейс болтался у боковых линий и злился, что никого здесь не знает и сыграть ему не с кем. А ведь играет он неплохо, у него хороший удар и реакция что надо. Пожалуй, мог бы произвести на нее впечатление, если б играл, но с кем играть, когда нет знакомых? А потом пришел шериф-да, пришел и повел его, как преступника, и что она тогда подумала?
Увидев его, лошадь прянула назад от испуга, а Эми широко раскрыла глаза от удивления… или потрясения… или, может быть, отвращения, откуда ему знать. Трейс спрыгнул на землю, выпрямился, расправил плечи.
— Извини, — мягко, нараспев произнес он. — Я не хотел пугать твою лошадь.
Эми не сразу обрела дар речи. Она просто не могла поверить: он здесь, в лесу, будто нарочно ждет ее. У нее так колотилось сердце, что, наверное, это было заметно даже под позаимствованной из папиного шкафа безразмерной джинсовой рубахой. Утром она видела его на стадионе. Он стоял у края поля, серьезный и независимый, и наблюдал за происходящим, сунув руки в карманы джинсов. Белая футболка
