дня выглядели жалкими и надуманными.
Она оставила сигарету тлеть в хрустальной пепельнице рядом со скрюченными трупиками еще пяти. На глаза начинала давить тупая боль. Пусть расследованием занимаются те, кому положено по службе, а ей сейчас нужнее вторая чашка кофе, от которой она так легкомысленно отказалась. Элизабет спихнула бумаги с колен на диванную подушку и встала. Нечаянно ее взгляд упал на пакет с фотографиями. Повинуясь невольному порыву, она взяла их с собой и побрела обратно в кухню.
Снимки, сделанные в ночь убийства, пробудили отголоски ее тогдашних страхов, напомнили об ощущении нереальности, кошмара, витавшего над стройплощадкой после прибытия полиции и прессы: ослепительный свет прожекторов на вышках, включенные мигалки, кольцо охраны вокруг места происшествия, растерянно-непреклонные лица полицейских в оцеплении, и посреди всего этого — «Линкольн» и его мертвый владелец, лежащий на земле. Даже на черно-белых карточках все казалось настоящим до грубости. Хмурясь, Элизабет смотрела на юное лицо Кенни Спенсера, видела, как он потрясен, ощущала его неуверенность оттого, что твердая почва вдруг качнулась у него под ногами.
Перебрав несколько снимков, она дошла до тех, что сделала утром в субботу: пахарь, бредущий за парой лошадей по полю на фоне восходящего солнца, стройка в разных ракурсах, виды с места гибели Джарвиса, речка с плакучими ивами.
Открыв бедром дверь, она вошла в кухню с фотографией, где Аарон, понурив голову, со шляпой в руке, стоял у могил жены и дочерей и молился. Его семья, погибшая от руки «англичанина».
«Око за око»… Этот стих из Библии почему-то всплыл в памяти, но Элизабет отмела нелепую мысль. Амманиты — мирные люди. Они никого не убивают. Они не отвечают на зло злом. Они не гнутся под напором современной жизни, поскольку отвергли эту жизнь. Они не…
Она остановилась как вкопанная и замерла, слыша только частый стук собственного сердца. Можно погладить себя по головке за проницательность, непредвзятость суждений, беспристрастность… Но ведь сейчас она делает то самое, в чем постоянно обвиняла Дэна, — видит то, что хочет видеть, то, к чему заранее готовилась.
Она сказала Дэну, что убийство Джарвиса, по ее мнению, совершено в состоянии аффекта. Точнее, вызвано внезапной и неконтролируемой вспышкой ненависти. Кто больше способен ненавидеть, как не человек, чью жену и детей убили?
Ее взгляд упал на рабочий ящик Аарона с аккуратно уложенными столярными инструментами — молотками, отвертками, резаками с тонкими изогнутыми лезвиями, ножами, стамесками, напильниками.
Когда она подняла голову, Аарон стоял перед ней. Встретившись с ним глазами, она невольно вздрогнула от пробежавшего по спине острого ледяного холодка. Аарон спокойно, не мигая, смотрел на нее, и лицо его неуловимо менялось. Кожа чуть туже обтянула высокие скулы, на щеках появился легкий румянец. Голубые глаза за простыми, круглыми стеклами очков блестели, как сапфиры. У Элизабет перехватило дыхание.
— Es waar Goiters Wille, — мягко произнес он. — На то была божья воля.
ГЛАВА 26
Дэн свернул с шоссе к ферме Хауэров. Разговор, который предстоял, ему абсолютно не хотелось вести, но, как видно, сегодняшний день был свыше предназначен для неприятных дел. Не было еще и восьми утра, а он уже успел повозиться с Элстромом. Помощник шерифа валялся на полу собственного гаража мертвецки пьяный, дыша перегаром и кислой отрыжкой. А теперь, в продолжение темы, надо заниматься тем, против чего восставала каждая клетка его существа.
Он вылез из «Бронко» и пошел по потрескавшейся дорожке к опрятному белому дому. Личные чувства побоку.
Он полицейский и должен действовать как полицейский, а не как местная знаменитость, любимый сын или старый друг.
Дверь ему открыла Рут Хауэр с кухонным полотенцем в руках, пожилая женщина с расплывшейся от многочисленных родов фигурой, с морщинистым, обветренным от работы в поле лицом. Прядки седых волос, выбившиеся из тугого пучка, слегка вились вокруг узкой оборки крахмального белого чепца, щеки раскраснелись от жара дровяной плиты, на которой что-то варилось. Она смотрела на Дэна с опаской и недовольством, будто перед нею на крыльце вдруг возник сто лет не объявлявшийся недотепа-родственник. Из кухоньки доносился теплый запах свежеиспеченного хлеба. У Дэна заурчало в животе.
— Доброе утро, Рут. Аарон дома?
— Я думать, он есть ф мастерская, Дэн Яансен, — отвечала она, коверкая слова так и не ставшей для нее родной английской речи. — Что-либо происходить?
Дэн надеялся, что нет. Надеялся всем сердцем. Он улыбнулся, чтобы успокоить старушку.
— Просто мне надо задать ему пару вопросов. Он оставил Рут в кухне и пошел через двор к сараю, приспособленному под столярную мастерскую. Ее можно было найти с закрытыми глазами по запаху свежих стружек, мастики и воска. Вдоль всей стены тянулся верстак с аккуратно, по линеечке развешанными над ним инструментами. Ящики с инструментами стояли и под верстаком. Начатая работа была составлена у ближней к верстаку стены: круглый дубовый обеденный стол, высокий шифоньер, несколько шкафчиков. У дальней стены ждали заказчиков готовые изделия. Все на месте, нет только мастера. Аарона нет.
— Он уже ушел.
Дэн поднял взгляд от стола. В дверях стоял Сэмюэл Хауэр, одетый, как и все общинники, в просторные черные штаны с подтяжками и синюю рабочую рубаху.На голове красовалась соломенная шляпа без полей, что-то вроде домашнего варианта фески. В этой шляпе Сэмюэл доил коров. Дэн выпрямился, подошел к стоящему рядом со столом шифоньеру на полметра выше себя и основательному, как столетний дуб, небрежно провел рукой по гладкому деревянному боку, будто то был бок лошади, в красоте и статях которой он не сомневался. Старик Сэмюэл вошел в мастерскую. Как и у жены, и у всех пожилых членов общины, его лицо бороздили глубокие морщины, отмечая прожитые годы подобно кольцам на стволе дерева. Жизнь, посвященная богу, не баловала амманитов.
— Я задал ему ваши вопросы, Дэн Янсен. Он не хочет иметь ничего общего с вашим английским правосудием.
— Но это не помешает мне делать мое дело, Сэмюэл. В глазах старого Хауэра промелькнуло нечто похожее на раздражение. Он провел по лицу заскорузлой, морщинистой рукой и проворчал что-то по- немецки.
— Он перенес такие муки. Неужели вы не можете оставить его в покое?
— Нет, — отрезал Дэн. — Как бы ни хотелось Аарону думать иначе, мы живем в одном мире, в одном округе. И правосудие тоже для всех одно. Где он сегодня?
— Не знаю, — печально ответил старик. В последнее время он слишком многого не знал об Аароне. Сын казался таким озлобленным, таким напряженным, будто какая-то пружина у него внутри сжималась все туже и туже. Горе утраты не ослабевало со временем, а только жгло и мучило его сильнее с каждым днем, и Сэмюэл часто не мог уснуть ночи напролет, со страхом думая, до чего может довести такая скорбь.
— Он ушел, не сказавшись, — объяснил он. — Может, к Зооку. Или к той англичанке.
Потом подошел ближе к шифоньеру, любовно погладил дверцу, будто желая дотянуться до сына через созданную им вещь.
— Он делает красивую мебель, правда? — пробормотал он, машинально ощупывая замок, затем взялся за круглую дверную ручку, потянул на себя, и, когда дверь распахнулась, к его ногам упала мертвая женщина с длинными белокурыми волосами.
…Элизабет стояла не двигаясь, словно приросла к месту, загипнотизированная выражением лица Аарона, как кролик перед удавом. Они оба все поняли: она знала, и он знал, что она знает. И теперь за это он убьет ее.
— Он похвалялся передо мной, как много туристов будет привлекать его гостиница, — негромко говорил Аарон, — как он перегородит реку дамбой и затопит долину, чтобы устроить лодочную станцию для туристов. Там похоронены Анна и Джемма. И Сири, моя милая Сири. Англичане убили их, а он еще хотел утопить их. — Он покачал головой, не отводя от Элизабет непреклонного взгляда. — Он был плохой человек. Я только исполнил волю господа.
Он не собирался убивать Джарвиса, просто пришел к реке, чтобы в тишине побыть с теми, кого любил и любит. У рабочих в «Тихой заводи» уже закончилась смена, и на стройке оставался один Джарвис. Он стоял
