простыни. Я тоже не засыпаю, но от удовольствия, а не от тоски: я слушаю, как шлепает по крыше дождь, и вспоминаю свою хижину из ящиков. Умершего прошлого мне совершенно не жаль.
Поразительно, но во сне я вижу траву.
А еще — питекантропа.
Нет, такое обозначение не годится. Правильнее назвать его «гоминидом». Эта тварь идет под ярким тропическим солнцем по своим нехитрым делам. Насколько я понимаю, это самец. Я гляжу на него в упор, но из будущего, и чувствую, как на меня накатывают волны веселья. Передо мной — предок рода человеческого, голый и трогательный; он не замечает меня, знай себе бредет, удаляясь и исчезая из виду. Я сумел пронзить взором время, ничего не изменив. Разве не умная я обезьяна?
Недостаточно умная, одергивает меня Голос. Он произносит свою отповедь тихо, почти шепотом.
Мы разделяем обязанности: каждый делает то, что может. Я посильнее женщины, поэтому мое дело — отделить ванну от стены, вытащить в коридор и спихнуть вниз по истертым дощатым ступенькам. Женщина тем временем в десятый раз прибирается в гостиной, закрывает окна фольгой и обрабатывает углы хлоркой, от которой и так уже невозможно дышать.
Тем временем грузовики всех размеров начинают подвозить новое оборудование. Термостаты и фильтры поступают, по моему мнению, с местных складов. Более сложная аппаратура появится позже. В самый темный из углов перетаскиваются фляги с густой прозрачной жидкостью. От нас не требуют абсолютной чистоты, однако женщина очень старается навести в комнате хирургическую стерильность в надежде, что Голос оценит ее усилия.
Она первой нарушает молчание.
— Голос звучит из будущего.
В этом нет сомнений.
— Из далекого будущего, — уточняет она.
Мне нечего ей возразить, и я соглашаюсь.
— А это утроба, — говорит она, указывая на ванну. — Здесь родится будущее.
Голос, судя по всему, говорит разным людям разное. Лично я полагал, что ванна представляет собой камеру выращивания, хотя не знал, как выращивается будущее.
Обхватив меня за пояс, она говорит:
— Оно будет нам как родное дитя.
Я утвердительно мычу, однако не во всем с ней согласен.
— Я люблю тебя, — заверяет она меня.
— И я тебя люблю, — вру я. Иллюзия семейного благополучия имеет для нее первостепенную важность.
Известно ли об этом Голосу?
Ночью, в промежутке между работой и забытьем, она приглашает меня на свою половину кровати. Я давно не практиковался и не могу показывать чудеса, однако испытываю удовольствие от ощущения новизны в наших отношениях. Потом мы забираемся под простыни и шепчемся, после чего погружаемся в глубокий сладкий сон. В темноте рождаются грезы.
В моих ночных грезах идет дождь.
Движение, узнаю я, — это материя, над которой поработал хаос. Малейшие изменения ветра и влажности приводят к зарождению или затуханию бурь. Ни один механизм и ничей мозг не способен уследить за всеми колебаниями, всеми вспышками вдохновения. Невозможно даже предсказать, какое крохотное событие обеспечит безоблачный день, а какое изменит одним махом миллионы судеб, внеся незаметную деформацию в фундамент мироздания…
«Представь себе, что ты способен путешествовать в прошлое, — нашептывает мне совершенно другой голос во сне. — Представь, что ты в курсе опасностей, которыми чревата любая перемена, но честолюбие заставляет тебя идти на риск. Ловко обращаясь с чудовищными энергетическими зарядами, ты прорубаешь окна исключительно из местного материала. Свой опыт ты ограничиваешь несколькими мгновениями. Ты не позволяешь себе ничего, кроме камеры и передатчика, очень совершенных приборов, не отличимых внешне от песка и шелухи. Гоминид может пялиться в твое окно, может на нем топтаться, хватать лапами, грызть, не обращать на него внимания. Что бы он ни сделал, оно все равно останется для него обычным грязным кусочком кварца.
Но все усилия напрасны, — продолжает голос. — Ты очень старался, но все равно не смог не наследить. То ли произошла утечка тепла из-за соприкосновения атомов, то ли недостаточно сбалансированной оказалась оптическая энергия, из-за чего к среде прошлого добавились или, наоборот, были из нее изъяты считанные протоны… Узнать, что случилось, невозможно, но последствия дадут о себе знать, количество изменений будет расти в геометрической прогрессии. И этот процесс неостановим, как цунами».
Вселенная, узнаю я, до невероятности хрупка.
И как человек, каким бы могучим ни был его ум, может надеяться вернуть все на прежние рельсы?
Парень, разносящий продовольствие и прочие необходимые припасы, появляется дважды в неделю и иногда задерживается на крыльце, рассказывая мне, что видел в городе. По его словам, заводы и склады удивительно преобразились. Там работают и живут старики и невероятно покорные дети. Некоторые из заводов делают приспособления, установленные в моей гостиной, то есть детской. Но чаще всего это что-то совершенно непонятное. Он ухмыляется, расписывая разноцветные огни, электростанции, бесчисленных роботов. Разве не поразительно? Чем не чудо? И сколько удовольствия!
Женщине мои беседы с парнем не по душе. Она считает, что он недостаточно усерден и не обращает должного внимания на Голос. Впервые — всего на мгновение! — у меня появляется подозрение, что Голос не ко всем применяет одинаковую силу. Женщина, к примеру, утверждает, что слышит его постоянно; терзавший ее поначалу страх сменился энергией и преданностью, а может, просто нервозным стремлением ему потрафить. Мне же знакомы затяжные периоды молчания, когда меня оставляют в покое. Бедная женщина первой вскакивает поутру, забывает про время, даже про голод и так драит пол, что начинают кровоточить руки. Она набрасывается на разносчика:
— Ты нам совсем не помогаешь.
На это он возражает:
— Как раз помогаю. — И продолжает, не колеблясь: — Часть моей работы — рассказывать людям о том, что я вижу, держать их в курсе происходящего. Откуда еще вы все это узнаете? Вы ведь никуда не можете отойти. Ваша задача — оставаться на месте, и вы превосходно с ней справляетесь.
Логика делает свое дело: она с ворчанием ретируется, чтобы в сотый раз начать полировать ванну.
Я же про себя задаюсь вопросом, все ли в словах разносчика правда. Вдруг он умелый лгун?
Непонятно, откуда у меня такие мысли. Представить, что кто-то увиливает, — значит уже увиливать самому. Тем более что я помимо собственной воли восхищаюсь смелостью паренька.
Втайне восхищаюсь.
Я узнаю во сне, что прошлое претерпело изменения.
Незначительные явления, наслоившись, переросли в колоссальные.
Возможно, избыточное тепло вызвало нестабильность, повлиявшую на рисунок падения дождевых капель в летний ливень. Гоминиды спаривались под дождем. Они делали бы это и в сухую погоду, но в дождь огромное значение имеет частота выпадания и величина капель. Сперматозоиды и яйцеклетки обладают высочайшей чувствительностью, узнаю я. Стоит изменить любой из параметров — момент семяизвержения, угол проникновения, тембр благодарного кряхтения — и в цель попадет другой сперматозоид. Результатом же становится изменение в эволюции человечества.
Вид не претерпевает серьезной трансформации. Люди остаются людьми, хорошими и дурными. Не меняется и характер человеческой истории. Люди овладеют теми же орудиями труда, потом станут воевать и создавать народы и государства. Просто сменятся отдельные лица, как известные, так и анонимные, и по времени пробежит мощная волна искажений.
Чтобы истребить самого себя, не обязательно поднимать руку на собственного дедушку. Достаточно вовремя вылить на него ушат воды.
