– Как же, конечно.
– У тебя десять минут, чтобы добраться до «Веселых крошек», – заметила Валери и ленивой походкой направилась к двери. – Лучше шевелите лапами, помощник шерифа. Или мне следовало сказать: виляйте хвостом?
– Тебе лучше знать, – буркнула ей вслед Анни. Дверь закрылась, оставив ее наедине с ее новым «я».
Анни пришла к выводу, что лучше всего ей надеть гигантскую голову и так пройти по коридорам управления, чтобы спрятаться в костюме и избежать дальнейшего унижения. Но выяснилось, что надеть собачью морду самостоятельно Анни не в силах. Она оказалась такой же тяжелой и громоздкой, как «Фольксваген». Ее попытка водрузить это сооружение из меха и папье-маше кончилась тем, что Анни потеряла равновесие и больно ударилась о металлические полки.
Выяснилось, что она не сможет вести машину с лапами на ногах. К тому же в костюме не оказалось никакой вентиляции, так что он вонял хуже любой собаки, которую доводилось встречать Анни.
Да еще помощник шерифа Йорк, как показали дальнейшие события, относился к представлению слишком серьезно.
– Ты можешь лаять? – поинтересовался он, надевая Анни на голову собачью морду. Они стояли на маленькой парковке возле детского сада «Веселые крошки». Его форменная рубашка без единого пятнышка была отлично накрахмалена и отглажена. А стрелки на брюках казались такими острыми, что ими можно было бы резать сыр.
Анни свирепо посмотрела на него сквозь крохотные дырочки в чуть приоткрытой пасти Макграфа.
– Что я могу? – Ее голос звучал приглушенно.
– Лаять. Полай для меня, как собака.
– Считай, что я этого не слышала. Йорк обошел ее кругом, поправил длинный хвост, свисавший сзади.
– Не срывай мероприятие, Бруссар. Наша задача – показать детям, что полицейские их друзья. А теперь скажи что-нибудь, как полицейский пес Макграф.
– Убери руки от моего хвоста, а не то я тебя укушу.
– Ты не должна так говорить, так можно и перепугать детей! И голос у тебя должен быть ниже, напоминать рычание. – Йорк встал перед ней, чуть ссутулился и состроил подходящую случаю физиономию. – Здррравствуйте, девочки и мальчики! – заговорил он голосом мультипликационной собаки. – Я Макгрраф, полицейский пес!
– Да, Йорк, ты точно настоящий кобель. Хочешь примерить костюмчик?
Он выпрямился, оскорбленный ее словами.
– Нет.
– Тогда заткнись и оставь меня в покое. Я не в настроении шутить.
– У вас проблема с дисциплиной, помощник шерифа, – объявил Йорк и направился через стоянку к боковому входу в детский сад своей обычной петушиной походкой.
Анни заковыляла следом, споткнулась на ступеньках и приземлилась на гигантский собачий нос. Йорк издал вздох великомученика, помог ей встать и провел в здание.
Анни поняла, что в этом тяжелом костюме совершенно не способна двигаться нормально. К тому же через небольшие отверстия в пасти Макграфа ей удавалось разглядеть только ограниченное пространство. Милые детишки наступали ей на лапы и дергали за хвост. Один прыгнул на нее со стола, вереща, как Тарзан, и ухватился за большой красный язык, свисающий из пасти. А другой подобрался поближе и описал ей ногу.
К тому времени, как они закончили свое выступление в начальной школе Святого Сердца, Анни чувствовала себя как выжатый лимон. Йорк прекратил с ней разговаривать, но перед этим объявил, что доложит о ее поведении сержанту Хукеру, а вероятно, и самому шерифу. По его словам, она уронила репутацию собаки-полицейского.
Анни стояла на боковой дорожке рядом со школой, держа под мышкой голову многострадального Макграфа, и смотрела, как Йорк стремительно несется к патрульной машине. Прозвенел звонок, возвещающий окончание занятий, и ее обступили школьники. Они лаяли, строили ей рожи и дергали за хвост. Никто из них не торопился занимать места в ожидающем их школьном автобусе.
– Привет, Джози, как дела? – поздоровалась Анни, заметив на ступенях лестницы дочурку Памелы и Донни.
Малышка пожала плечами, крепко обнимая свой рюкзачок.
– Пропустишь автобус. Джози покачала головой:
– Я должна поехать в офис адвоката. У бабушки и дедушки там назначена встреча. Его вчера выпустили из тюрьмы. Мы не пошли в церковь, а поехали за ним.
– Его выпустили под залог? – удивилась Анни. Кто бы мог подумать, что Притчет пошевелится в воскресенье? Никто, вот в этом-то все и дело. Официально никто не работает, так что воскресенье – это отличный день для тайных маневров. Семье не хочется, чтобы на них накинулась пресса. Притчет не захотел расстраивать Дэвидсонов больше необходимого. У этой семьи среди избирателей куда больше друзей, чем у Маркуса Ренара.
Джози снова пожала плечами, спустилась по лестнице и направилась к игровой площадке.
– Я не знаю. Когда мы приехали домой, дедушка отправился на целый день на рыбалку. А когда вернулся, заперся в кабинете и не выходил оттуда.
Девочка не пошла на освободившиеся качели, а села на тяжелый металлический брус, огораживающий небольшой цветник. Анни бросила голову Макграфа на асфальт и устроилась рядом с ней, уложив поудобнее хвост.
Девочка сидела, низко наклонив голову, волосы густой волной упали на лицо, скрывая его. Когда Джози наконец заговорила, ее тоненький голосок дрожал:
– Я так скучаю по мамочке…
Анни обняла малышку за плечи.
– Я знаю, что ты скучаешь, детка. – Она прижалась подбородком к макушке Джози. – Я очень хорошо тебя понимаю. Мне так жаль, что все это с тобой случилось.
– Я так хочу, чтобы мама вернулась, – всхлипнула Джози, уткнувшись головой в мех костюма, – но она никогда больше не вернется. Сестра Селеста говорит, что мне не следует сердиться на Господа, а я сержусь.
– Не волнуйся о Господе. Ему еще за многое придется ответить. На меня ты тоже сердишься?
Джози кивнула.
– Я понимаю. Но ты должна знать, Джози, что я делаю все, что могу, – прошептала Анни. – А на кого ты еще сердишься? На папу?
Джози снова кивнула.
– И на бабушку?
Еще один кивок.
– И на дедушку Ханта?
– Н-нет.
– На кого еще?
Джози молчала. Анни ждала ее ответа, ей было тяжело вести этот разговор. Налетел легкий бриз, и головки анютиных глазок закачались. Лепесток упал с цветка азалии и задержался на куске хлеба, не доеденном кем-то за завтраком.
– На кого еще ты сердишься, Джози?
– На себя, – раздался тоненький голосок, дрожащий от боли. – Я пошла к Кристине… Может, если бы я осталась дома…
Анни слушала это прерываемое всхлипами признание, чувствуя себя девятилетней, вспоминая ужасное ощущение вины, которое она сама носила в себе все эти годы. Ведь маленькая Анни всегда была рядом с мамой, следила за ней в плохие дни и просила Бога послать маме счастья. И стоило ей только уйти из дома, как Мари покончила с собой.
Анни вспомнила, как она шла по дороге, ведущей на дамбу, горький вкус слез на щеках, когда она
