сам, а потом помог «вычислить» массу других по всему миру — вплоть до Южной Африки. Он оставался ночным дежурным в приемной начальника Управления научно-технической разведки, где хранились данные о личном составе. Понятно, что эти сведения он тоже переснял…
Закончил свою деятельность этот авантюрист при обстоятельствах тоже весьма авантюрных, но со шпионажем не связанных. Ввязался в драку, убил человека, за что и оказался в тюрьме.
Насчет дальнейшего существуют две версии. По официальной, его «вычислили», когда анализировали провалы. А еще говорят, что сам Ветров опрометчиво похвастался сотрудничеством с французами перед сокамерниками. Но «советскую малину», как известно, издавна отличал глубокий патриотизм. Возможно, сыграло роль и то, и другое. Короче, за измену Родине он был расстрелян.
— Да, дорого обошлись ему эти франки. А вообще, дорогостоящее ли дело — технологический шпионаж?
— Относительно. Содержание одного сотрудника разведки за рубежом обходилось около тысячи долларов в месяц. Оплата ценной агентуры, конечно, требовала значительно больших средств. Однажды, когда много лет назад мы с Виктором Михайловым, ныне возглавляющим Минатом РФ, обсуждали, сколько его организация готова выложить за некоторые сведения о зарубежных ядерных исследованиях (по существовавшему тогда порядку охота за иностранными техническими секретами оплачивалась из бюджета министерств, приславших в спецслужбы соответствующие заявки), я услышал: «Сколько надо — столько и дадим». Выписали в тот раз, помнится, полмиллиона долларов, истратили из этой суммы порядка 100 тысяч.
Ну вот считайте сами, из одного источника мы регулярно получали ролики пленки длиной 10 метров. Ширина кадра — 16 миллиметров. За один кадр платили 1–2 доллара.
— Каков же был эффект от добытых стараниями ваших коллег сведений?
— Отзывы в Политбюро, генеральному секретарю и в другие инстанции часто шли хвалебные. В них говорилось о «технико-экономическом эффекте» (такая была принята формулировка), составлявшем многие миллиарды рублей. Но, поездив по предприятиям-заказчикам, я понял, что наш коэффициент полезного действия был близок к КПД паровоза. Пять — семь процентов. Мешала забюрократизированная система организации производства. Кстати, если мы «уводили» технологию для предприятия, скажем, в Ижевске, то они часто не имели права делиться ею с предприятиями в других регионах — тем более в других отраслях, дабы не допустить рассекречивания.
Понятно, что в основном мы трудились для нужд военно-промышленного комплекса. Только когда к власти пришел Андропов, перед нами была поставлена задача работать и для народного хозяйства. Добывали мы, например, данные о пестицидах или новый рецепт дрожжей (звучит смешно, а на самом деле выгода при выпечке хлеба получается огромная).
Конечно, оборонные технологии тоже в конце концов через какое-то время могли использоваться в мирных отраслях. Вот, кстати, сейчас наша фирма среди прочего продает портативный прецезионный гамма-спектроанализатор, с помощью которого можно измерить уровень радиации хоть в комнате, хоть в водоеме. Знаете, как его изобрели? Военным необходим был прибор, с помощью которого можно определить, какое ядерное оружие находится на борту корабля или самолета, не приближаясь к объекту. Гамма-спектроанализатор улавливает радиоактивность малой мощности, и специалист понимает: здесь сосредоточено столько-то боеголовок. А мы теперь предлагаем это устройство экологам, таможенникам…
— В каких отраслях Советскому Союзу удалось достичь наибольшего прогресса с помощью «заимствования» чужих изобретений?
— Во многих. О ядерном шпионаже слышали уже все. Разработки в этой области наши разведчики добывали регулярно. Покойный академик Андрей Сахаров называл такие технологии «цельнотянутыми». В качестве примера можно также назвать электронику (весь ряд наших машин повторял, по странному совпадению, продукцию «Ай-Би-Эм»). Сильно помогли данные разведки при создании отечественных крылатых ракет, самолетов-радаров. Из менее известного — достижения в органической химии, особенно химии полимеров.
— Мои друзья из НПО «Энергия» рассказывали мне, что с большим интересом изучали американские материалы о катастрофе «Челленджера»…
— Между прочим, при создании нашего «Бурана» была решена более сложная техническая задача, чем у «Шаттла»: ведь он летает без пилотов!
И, кстати, не надо думать, что за секретными технологиями охотились исключительно советские агенты. Иностранные разведки занимаются тем же самым. Да и не только разведки — крупные частные фирмы тоже. Будучи в командировке в Бельгии, я общался с сотрудником отдела внешних связей одной химической компании, неким Владимиром. Его семья эмигрировала из СССР в Китай, потом они оказались в Америке, а затем перебрались в Бельгию. Владимир блестяще знал несколько языков, был очень грамотным специалистом и к тому же имел медицинскую степень. Этот «специалист» часто ездил в командировки в Россию, помогал советским чиновникам поправлять здоровье… и, я уверен, попутно собирал за дружескими беседами массу ценной информации для своей фирмы.
Или другой пример. До 1957 года Япония вообще не производила транзисторов (изобретенных, как известно, в 1948-м). А через двадцать лет вышла на первое место в мире по производству полупроводников. Думаете, это произошло на пустом месте?
— А возможно ли в принципе утаить сегодня от иностранных государств действительно крупное техническое открытие?
— Надолго, разумеется, нет. Но даже пять лет монопольного обладания таким изобретением могут дать стране огромную фору.
— Есть ли у научно-технической разведки отличия, скажем, от политической?
— Своя специфика имеется. Методы работы схожие: вербовка агентов, конспиративные встречи. Однако разница в том, что для охотников за политической информацией часто достаточно устного сообщения. В некоторых случаях документа и быть не может. Ведь неофициальное решение руководства об изменении внешнеполитического курса некой страны может вообще не оформляться документально. А научно-технической разведке обязательно требуются чертежи, технические описания. Даже если в наши руки попадает образец, этого не всегда достаточно. Допустим, создана новая сталь. Стружку с завода украсть — нет проблем, а что толку? При каких условиях ее закаливали, в какой последовательности проводили операции? Или взять полимер. Какие катализаторы использовали при его производстве?
Поэтому деятельность шпионов, работающих по политической линии, не в пример безопаснее. Советский дипломат побеседовал с иностранным политиком. Никакого криминала в самом этом факте нет. Поди докажи, что он в ходе беседы выудил государственный секрет. А если тебя «берут» с чертежами подводной лодки, простой любознательностью не отговоришься.
— Да и техническое образование, наверное, нужно, чтобы в этих чертежах ориентироваться?
— Я лично знал всего трех-четырех коллег, которые могли беседовать на научные темы с иностранными учеными на их уровне. До прихода в разведку они успели сами поработать в науке. Но это, скорее, исключения. Техническое образование есть у всех наших офицеров, плюс знание двух-трех языков. Ну и необходимо разбираться в основных проблемах естествознания хотя бы на уровне журнала «Наука и жизнь». Но следует рассчитывать на то, что контакт с агентом-«технарем» придется устанавливать и поддерживать на какой-то гуманитарной, общечеловеческой основе. И при этом суметь показать, что неплохо разбираешься в профессиональных задачах ученого. Кроме того, разведчик должен быть с «изюминкой», чтобы заинтересовать собеседника.
— Есть мнение, что в конце двадцатого века все необходимые сведения государство может добыть с помощью технических средств. Дескать, со спутников все видно…
— Нет, человеческий фактор в разведке пока остается решающим.
Что значит «видно»? Видно, например, что потенциальный противник строит новый самолет. «Стелле» под землей не соорудишь, да и в любом случае он должен летать на испытаниях. Но как его сделали? Каковы основные принципы? Или новые микросхемы — что там из космоса разглядишь? Похищенную микросхему надо аккуратно шлифовать, снимая слой за слоем, — тогда можно понять, какова была идеология ее создания.
