угрозой, нуждавшейся в устранении.
Алексиус поцеловал Джулиану в плечо. Да, он сорвал ее цветок — но, черт побери, он сорвал его не для сестры!
— Син… — прошептала Джулиана, упираясь руками в его плечи.
Внутренние мышцы ее пещерки напряглись, стискивая его член. Он старался не шевелиться.
— Тихо. Перестань сопротивляться, Джулиана. Твое тело примет меня, когда меня примет твой разум.
— Мне больно.
В его глазах мелькнуло раскаяние. Увидев боль в ее светло-зеленых глазах, он готов был уже смилостивиться, но отступать было поздно. Теперь он должен был доказать ей, что этим единением может насладиться и она.
— Я знаю. — Он поцеловал ее заплаканные щеки. — Я был слишком груб. Прости мне мою невоздержанность.
Скрытая страсть, которую он всегда угадывал в Джулиане, еще просто не успела проявиться. Он вспомнил их недавнюю игру с жемчужным ожерельем, вспомнил, как она извивалась, когда он ублажал ее жадным ртом. Мошонка его твердела от одной мысли, что он вкусил ее плод первым.
Джулиана принадлежала ему.
Она сделала глубокий вдох, когда Алексиус осторожно отступил, правда, лишь затем, чтобы вторгнуться со всей мощью.
— Давай лучше остановимся.
— Может, так и впрямь было бы лучше, но это жестоко — бросать меня в таком незавидном положении! — Он плавно повел бедрами. Невзирая на боль, внутри она была мокрой и радушно принимала вторжение.
— Жестоко? Это я, значит, жестокая?
На время забыв о ее страхах и причиняемых ей неудобствах, Алексиус с ленцой поглаживал ее своим членом.
— Не по своей воле, разумеется, — пояснил он. — Равно как и я не хотел причинить тебе боль. Помнишь, как тебе было приятно, когда я целовал тебя внизу?
Она вскинула руки к груди. Пускай ее груди и скрывал жесткий лиф, Алексиус подозревал, что соски в корсете ноют от возбуждения. Ему не терпелось поскорее к ним прильнуть.
— Да.
Просунув ладонь под ее ягодицу, он так глубоко ввел член, что они оба застонали.
— Я могу доставить тебе еще большее удовольствие. Обещаю: ты будешь выкрикивать мое имя, когда я кончу.
На простодушное личико Джулианы легла тень сомнения. И он, признаться, не стал бы ее за это винить. И тем не менее ее тело помнило блаженство, которое оно уже познало. Узкие ножны поддались, впуская в себя меч и умащивая для него свои стенки.
Накрыв ее губы своими, Алексиус задвигался быстрее. Щекоча ее языком, он одной свободной рукой повторял контур ее бедра, талии — и, наконец, груди. Оторвавшись от ее рта, он осторожно куснул сосок.
— Син!
На сей раз это был возглас удивления. Неумолимая в своей решимости, рука Алексиуса вернулась к ее ягодице. Крепко прижимая ее к себе, он продолжал ввергаться пенисом в ее глубины. Она уже настолько увлажнилась, что он решил себя больше не сдерживать и задавать удобный ему самому темп.
Джулиана завопила.
Ослепленный желанием, Алексиус молча возликовал, когда их бедра инстинктивно сошлись, делая их соитие еще глубже. От крика женщины мошонка его затвердела, а тупая головка члена разбухла пуще прежнего. С хриплым криком он исторг в ее пульсирующее лоно горячее семя.
Лишь бессильно рухнув, по-прежнему не вынимая меча из складчатых ножен, он понял, что его обещание исполнилось. Трепеща в безудержных судорогах страсти, Джулиана выкрикнула его имя.
Если бы у Алексиуса оставались хоть какие-то силы, он бы взревел от удовольствия.
Глава 11
Шли дни, складываясь в недели, а Джулиана продолжала наслаждаться тайным романом с маркизом Синклерским. Она поклялась не раскрывать этот секрет даже сестрам: те ее не поняли бы и, что еще ужасней, запросто могли донести матери. А маркиз, несмотря на его распутство, был слишком заманчивым трофеем для пожилой маркизы. Если бы леди Данкомб посмела потребовать от Сина формальной помолвки, Джулиана могла бы его вообще никогда не увидеть.
Хотя Сина, по-видимому, радовали их близкие отношения, Джулиана не могла представить себе, чтобы он припал на одно колено, присягнул на верность и признался ей в любви. Брак интересовал его не больше, чем саму Джулиану, и она не боялась признать, что как только ее семейство вернется в загородный коттедж, Син исчезнет из ее жизни навсегда.
Это было неизбежно.
Как приход лета после весны.
Жизнь в доме Айверсов, между тем, была далека от идиллии. Слепота, присущая всем влюбленным, не мешала Джулиане замечать все усиливающуюся меланхолию матери. Лорд Данкомбский, их кузен, прибыл в Лондон и нанес родственникам визит, и приятного в этом было мало. Отослав дочерей, маркиза приняла удар на себя.
После этого разговора находиться в Лондоне ей нравилось все меньше. Разумеется, она упорно отрицала все подозрения дочерей; разумеется, она лгала.
Накануне вечером Джулиана наткнулась на мать и лорда Гомфри, беседовавших в вестибюле. Она видела графа несколько раз, но все-таки не знала его в достаточной мере, чтобы судить о его характере. Сделать это она смогла лишь тогда, когда услышала, как он угрожает ее матери. К сожалению, Джулиана стояла слишком далеко и не могла расслышать, о чем именно они говорили, но этот джентльмен явно в чем-то обвинял маркизу, и тон его не сулил ничего хорошего.
Джулиана намеревалась выпытать у матери правду, даже если бы ей самой пришлось опуститься до угроз.
— Скажи мне прямо, маман, — потребовала после завтрака Джулиана, когда они наконец остались одни, — чего от тебя добивается лорд Гомфри?
Нижняя губа леди Данкомб задрожала от суровости тона родной дочери. Джулиана всегда старалась обращаться с матерью уважительно, ибо мать уважения, несомненно, заслуживала, но ее уловки вконец ей надоели.
— И не ври мне, пожалуйста.
Леди Данкомб коснулась губ дрожащей рукой и прокашлялась, собираясь с силами.
— Помнишь мои самодовольные заверения, будто мне стало чаще везти за карточным столом?
Обе леди переместились на диван.
— Да. И я знаю, что ты говорила правду. Около недели назад я случайно услышала, как ты разговаривала с кредиторами и оплачивала предъявленные ими счета.
На глаза маркизы набежали слезы.
— Да, какое-то время удача мне улыбалась. По крайней мере, эти дельцы от меня отстали. Но однажды вечером за стол сел лорд Гомфри…
Джулиана извлекла из ридикюля кружевной носовой платок.
— Возьми. — Она сама осторожно промокнула щеки матери и вложила платок ей в руку. — Я предполагаю, что вечер закончился не очень хорошо.
Леди Данкомб шумно высморкалась в платок.
