под дождем в канаве. Вокруг не было ничего сухого, чтобы зажечь огонь, а если бы и было, он не стал бы этого делать из предосторожности. За последние сутки он съел лишь половину картофелины, да и та была осклизлой, с гнилью внутри. Как мог человек, командовавший тремя армиями, человек, к которому прислушивались короли и папы, человек, который обесчестил целое поколение прекрасных дочерей набоба одной страны и сатрапа другой, — как он мог дойти до жизни такой?
Вы не знаете ответа на этот вопрос, но ИдрисПукке знал его. Судьбу, которую иные испытывают слишком часто, ИдрисПукке испытывал постоянно. Он жал там, где не сеял; завладев пальцем, отхватывал всю руку; шесть раз сколотив состояние, семь раз потерял его. Никто не мог отрицать, что на поле боя он был блестящим воином, что он был быстр умом и прекрасно владел оружием и что его политические суждения восхищали всех и повсюду в подлунном мире — то есть везде, где он был заочно приговорен к смерти, исключая, разумеется, те места, где суды и приговоры считались излишней формальностью. Иными словами, не существовало государства, куда ИдрисПукке мог бы теперь сбежать, без того чтобы его там не сварили, не выпотрошили, не сожгли или не повесили, а в некоторых — не сделали бы всего этого одновременно. Величайший наемник всех времен и народов измельчал до того, что вынужден был теперь прятаться от заурядного платного охотника за головами в канаве, — мокрый, усталый и страдающий чудовищным несварением желудка из-за гнилой картошки.
Дважды за последний месяц его ловили, и дважды он почти сразу же сбегал. Но проблема состояла в том, что бежать-то ему было некуда. Единственное, что оставалось, это, закрыв глаза, слушать, как хлопают крыльями, возвращаясь в курятник, цыплята.
И ВДРУГ!
Недолго думая, ИдрисПукке встал на четвереньки и как можно быстрее подполз к стенке канавы.
— Факелы сюда! Огня! Он нас увидел!
Кромешную тьму поля со всех сторон осветило пламя факелов. Однако то, что помогало преследователям, помогало и ему: теперь он увидел купу деревьев ярдах в тридцати впереди. Быстро, как собака, ИдрисПукке выпрыгнул из канавы, но поскользнулся и упал обратно, в грязь.
— Вон он!
ИдрисПукке оказался на виду. Теперь он и сам видел, как со всех сторон его окружают, смыкая круг, люди с факелами. В любой момент его могла настичь мучительная смерть от стрелы или клинка. Испуганный, задыхающийся, он пополз наверх. Пока он еще оставался на свободе и мог двигаться, ему было необходимо прорваться к деревьям. Скользя и оступаясь, ИдрисПукке вскарабкался на край канавы, но как только его голова показалась над землей, он получил удар.
БАМС!
Несколько мгновений он еще оставался в вертикальном положении. От боли все вокруг словно бы застыло перед глазами, озаренное мгновенной вспышкой молнии. Потом последовал второй удар, и он стал заваливаться назад. Но прежде, чем его голова стукнулась о дно ямы, ИдрисПукке уже потерял сознание.
Когда он очнулся, какая-то гигантская волосатая горилла держала его одной рукой за обе ноги и молотила головой о кирпичную стену подобно тому, как хозяйка выколачивает ковер. Потом горилла подняла ИдрисаПукке за шиворот и, приблизив лицо к его лицу, уставилась ему прямо в глаза. Он знал, что это горилла, потому что однажды видел их в цирке в Арнемленде. Но эта была гораздо крупнее, ее дыхание было горячим и пахло сгнившим не меньше месяца назад мясом, из носа текли две огромные струи зеленых соплей.
— Он еще жив, — сказала горилла.
Только в этот момент ИдрисПукке с некоторым облегчением понял, что он все еще без сознания и бредит. Горилла лениво начала снова колотить его головой о стену.
Он заставил себя очнуться по-настоящему. Горилла медленно растворилась, и он увидел, что лежит на крестьянской телеге, связанный по рукам и ногам, а его голова бьется о деревянный борт каждый раз, когда телега подскакивает на очередном ухабе разбитого проселка.
ИдрисПукке сделал глубокий вдох, чтобы снова не потерять сознание, и отодвинул голову от борта телеги. Надо признать, приятно, подумал он, когда тебя перестают бить головой о кирпичную стену. Но тут боль вернулась, и чувство благодарности исчезло. ИдрисПукке застонал.
— Значит, ты еще жив?
Это оказался солдат, а не наемный охотник за головами. Теперь можно было, по крайней мере, надеяться, что его отдадут под суд, прежде чем наступит самое неприятное, а следовательно, появлялся шанс сбежать. Солдат ткнул его в живот тупым концом своего короткого копья.
— Я задал тебе вежливый вопрос и хочу получить вежливый ответ.
— Да, я еще жив, — простонал ИдрисПукке. — Куда меня везут?
— Закрой пасть. Мне не велено с тобой разговаривать ни в коем случае, хотя я не понимаю, почему. По мне, так ты ничего собой не представляешь. — Еще раз ткнув ИдрисаПукке в живот древком копья, солдат повернулся к нему спиной и окончательно замолчал.
14
— Что я должен с ними делать? — спросил Альбин.
Випон поднял взгляд от стола и задумался.
— Я в них заинтересован. Но, полагаю, пора их поприжать чуточку сильней. Я хочу, чтобы вы еще раз внимательно изучили протоколы их допросов, обращая внимание на все, что касается Искупителей. Мы должны составить себе более четкую картину, чтобы понять, имеет ли для нас значение то, что они замышляют. А этих пока отправьте в Монд в качестве учеников.
— Соломон Соломон будет не в восторге.
— Господи, — вздохнул Випон, — хоть кто-нибудь будет здесь делать то, что велят? Если ему это не понравится, пусть злится себе на здоровье.
— Монд — компания высокомерная, граф, этим троим там будет нелегко.
— Я понимаю. Но хочу, чтобы вы с них глаз не спускали. Мне нужно знать, как они поведут себя. Я не виню их за то, что они мне лгали, на их месте я бы делал то же самое, но мне необходимо докопаться до самой сути этого дела.
Вот так два дня спустя Кейл, Кляйст и Смутный Генри очутились на площади Арена Совершенства вместе с пятьюдесятью другими учениками, наблюдавшими за тем, как такое же количество молодых аристократов клана Матерацци и их приближенных разогреваются под наблюдением Соломона Соломона, гофмейстера военных искусств Монда. Это был крупный мужчина с бритой головой и нехорошими глазами.
Ученики стояли, выстроившись вдоль арены, и с восхищением наблюдали, как молодые люди четырнадцати-пятнадцати лет напрягали и расслабляли мускулы. В целом все они выглядели одинаково: высокие, удивительно гибкие, стройные блондины. Когда они выгибали свои длинные конечности под невообразимыми углами или отжимались на одной руке так, будто какой-то волшебный механизм приводил в движение эти гибкие длани, вокруг них прямо-таки искрилась аура самоуверенности. Сорок семь учеников, с благоговением взиравших на них, были сыновьями богатых купцов, которые платили Соломону Соломону немалые деньги, чтобы дать своему заурядному торгашескому потомству возможность ежедневно общаться с Матерацци. Нынешнее пополнение в виде трех бесплатных паршивцев, подобранных в Коросте, стоило Соломону Соломону потери более тысячи долларов в год. Вот почему его ледяное сердце было сейчас еще более льдистым, чем обычно.
Ученики размещались под разными, строго определенными для каждого щитами, и, хотя Кейл понятия не имел, что это значит, он успел заметить, что у всех Матерацци, которые разминались поблизости от него, имелись нагрудные знаки с гербом и что такие же гербы были на некоторых щитах, которые он видел за спинами учеников. Ему понадобилось время, чтобы найти глазами хозяина знака, соответствовавшего щиту, под которым стоял он сам. Этот юноша был похож на других, но во всем их превосходил: в росте, в силе, в изяществе, даже в белокурости волос. Двигался он с большой ловкостью, ведя учебный бой сразу с
