двух людей. Таро был машиной, настоящей машиной по добыче побед. Овес внутрь, навоз наружу — и шпарит, словно дьявол, не догонишь. Гвен видела отметины на его теле. Его били. Давно. В другой жизни, которая навсегда останется тайной. Судьба — дело личное, это ей теперь яснее ясного. Что перед собой видишь — то и есть, остальное — домыслы, досужие догадки.
Все же Гвен почти уверена, что Таро били цепью (по крайней мере один раз): по левому боку тянется хорошо заметный круговой след. Всякий раз, как она проводит тут рукой, Таро откидывает голову движением столь опасным, таким в буквальном смысле убийственным, что ее уважение к нему вспыхивает с новой силой.
Когда конь в мгновение ока перемахивает через поваленный ствол, Гвен все-таки начинают одолевать смутные опасения за свою жизнь. Теперь ей приходится убеждать себя, что ездить на Таро не опаснее, чем сидеть на заднем сиденье шалой «хонды» бывшего бойфренда, с ревом мчащейся в глухую полночь по калифорнийскому хайвэю. Неотвратимо близится самая чащоба леса, и девушка закрывает глаза. А когда открывает их опять, вредней Глухая топь, вся в бурой позолоте. Поднимаются с травы цапли. Лед затянул узкие заливы. Таро рысью мчится по прихваченному морозом илу, всюду снуют рачки- отшельники, мечется мелкая рыбешка. Старая ли яблоня так привлекла коня или кусты дикой ягоды — так или иначе, он вынес девушку прямиком к лачуге Труса.
— Нет, нет. Идем отсюда.
Конь и ухом не ведет. Гвен слегка дает ему под бока (сильней она ударить не решается) — никакой реакции. Таро тянется к груде мерзлых яблок. Что ж, остается только слезть, он теперь не скоро освободится.
Трус видит, как девушка соскальзывает с коня, и на какой-то миг ему кажется: это Белинда. На этом самом коне она обычно приезжала навещать его. Другие люди, бывало, привозили еду, одежду (Луиза Джастис, например; а Джудит Дейл вообще ходила регулярно), но именно Белинда несла ему то, почему он действительно томился. Фотографии его сына. Заметки о нем из школьных газет. Его Диктанты, Рисунки лодочек и усыпанных звездами ночей. Первый выпавший молочный зуб (Трус бережно хранит его в солонке под кроватью) и локоны бледных волос, аккуратно подобранные после домашней стрижки.
Обычно Белинда садилась на веранду. Иногда плакала. А однажды всю ночь провела у него на полу, закутавшись в шерстяное одеяло. Волосы у нее — цвета розы, губы были во сне приоткрыты…
Белинда умерла, много-много лет назад, — и в то же время вот она, стоит под яблоней. Трус торопливо сует ноги в ботинки и спешит наружу, к ней, раскрыв объятия. Она обернулась. Это не Белинда. Это девушка, которая уже была здесь прежде. Та самая, что оставила Трусу перед дверью старый компас, подаренный ему в день двадцатилетия, когда все для него еще было впереди.
— Я не вторгалась в частное владение, — спешно заверяет Гвен. Похоже, она только что плакала, думая об отце. А может, и нет: яркий солнечный день хоть у кого вызовет на глазах слезы. — Это все конь. Он любит яблоки.
— Все в порядке, — произносит Трус на удивление миролюбиво. Да, на щеках девушки действительно слезы. — Пускай себе ест.
Трус садится на шаткие ступеньки веранды и щурится на свет — лед превратил все вокруг в ослепительные бриллианты. Уж если водка на что и похожа, всегда полагал он, — так на лед. А вот джин, конечно, — это чистейшей воды снежок.
— По-видимому, вы не знаете, кто я, — предполагает девушка.
Она подошла и села рядом на ступеньки. Соседство для нее не из приятных, уверен Трус: он же помнит, когда последний раз мылся. Но на самом деле запах от него не противнее запаха болотной травы[24] или старых яблок в их винном брожении.
— Я — Гвен. Мой отец — Ричард Купер, а мать зовут Марч.
Трус оценивающе ее изучает — свою невесть откуда взявшуюся племянницу (если только она ему не врет). Хм… нос, и вправду куперовский — прямой, узкий. И эти бледно-голубые глаза…
— Я не очень похожа на свою мать, если вы об этом подумали. Так или иначе, вы — мой дядя.
— Ну, повезло так повезло, — произносит наконец Трус.
— Сумасшедшая семейка, — вторя, смеется Гвен.
— И ты даже не представляешь себе насколько.
Гвен кладет подбородок на руку и смотрит, как Таро хрупает яблоками. Здесь действительно красиво. Если не обращать внимания на обособленность, если одиночество — не гнетет. Трус поднимается со ступенек и идет к двери. Он не выносит долгого общения. Пять минут — как раз в пределах нормы. Но не больше.
— Вы куда?
Нет, он не желает больше вспоминать семью. Вспоминать тоску запредельную. У него есть на сейчас занятие получше.
— Домой, — бросает он через плечо.
— Опять к бутылке?
Подошел Таро, и Гвен, поднявшись, берется за уздечку.
— Это вроде как ваш род занятий, да? Быть вечно вдрызг пьяным?
— Ага, угадала, работаю алкашом.
Он жмурится на блеск ледяных алмазов Глухой топи. Можно просто толкнуть дверь, зайти и сделать вид, что на дворе под яблоней никого нет.
— А вы знаете — если вам это, конечно, интересно, — что ваш сын вообще не пьет? Даже пиво. Все вокруг, набравшись, могут лежмя лежать, а он и не притронется к бутылке.
Трус берется за ручку двери, но не входит.
— Вы бы гордились им…
Трус стоит спиной, но девушка чувствует: он слушает.
— …если бы озаботились хоть что-нибудь о нем узнать.
Трус оборачивается. Гвен, испуганная своей резкостью, замолкает. Дело ясное: такая не отступит. Если уж она любит — сражаться будет до последнего. Что она и делает сейчас.
— С чего ты взяла, что у меня есть выбор?
Его голос звучит грубо.
— Есть. Надо просто его сделать.
Трус смотрит, как она ведет со двора коня, огибает запертые садовые ворота и исчезает в глубине Глухой топи, где неясный свет послеполуденного солнца уже начал плавить лед. Что-то теплое затрепетало в груди у Труса, он опять садится на ступеньки. Расшатанные половицы скрипят, под ними в норе давно обосновались еноты. Когда Трус идет мимо здешних болот на 22-е шоссе, в винный магазин, что на обочине, — это, несомненно, выбор. Но все эти годы он не прекращал думать, что есть ведь и другой.
Делай что хочешь; делай что должен; делай что, как тебе кажется, делать не в силах.
Ему плохо. Если это апоплексический удар, то поделом ему — за все те разрушения, которые он навлек на свое изможденное тело. Если разбито сердце, то они это заслужил. Сегодня к вечеру так похолодает, что для ржавой железной печки потребуется куда больше дров. Дым над Глухой топью напомнит стаю черных дроздов. Трус будет пить сначала «лед», потом примется за «снежок». В общем, напьется до бесчувствия. А на следующий день, проснувшись на холодном полу, с удивлением обнаружит, что слова той девушки все еще звенят в его ушах.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
16
