— Одни убытки — содержать этого старика.
Презрение в его голосе побуждает Гвен сделать шаг к Таро. Холлис и конь, не мигая, смотрят друг на друга.
— Порой мне в голову приходит мысль, а не пустить ли его в расход, чтобы не мучился.
По телу девушки пробегает дрожь. Она чувствует скрытую угрозу.
— Он не мучается.
— Вот я и подумал, что мы могли бы кое-что сделать друг для друга. Ты — мне, я — тебе.
— Серьезно?
У Гвен пересохло в горле. Он хочет от нее соучастия в каком-то своем темном дельце.
— Было бы неплохо, если бы твоя мать перебралась ко мне. И я не хочу, чтобы ты испортила мне все дело.
Как в тот, предыдущий раз досказал про себя он, когда ты, еще даже не родившись, послала к чертям собачьим все наши планы.
— Иными словами, от тебя требуется с воодушевлением отнестись к идее переезда.
— Удачи вам в этом неосуществимом начинании… потому как этому не быть!
Гвен коченеет от холода, но не может выйти. Холлис загородил проход конюшни. Лампа прямо над ним отбрасывает особо резкий свет. Теперь он выглядит точно на свой возраст. Старик. Это его бы нужно пустить в расход, чтобы не мучился.
— Все, что от тебя требуется, — быть позитивно настроенной по отношению к данной идее. Скажи матери, что хочешь переехать. И тогда я не пристрелю его.
Гвен делает глубокий вдох. Удастся ли ей блеф?
— Этого мало.
Он смотрит, не мигая, ей в глаза.
— Я хочу коня.
Холлис раскатисто смеется.
— Я серьезно. Официальную бумагу. Документ, со всеми подписями и печатями, о том, что я владелец.
Холлис невольно улыбается. Она умнее, чем он думал. Не представляет себе только, к сожалению, с кем связалась.
— По рукам. Мои юристы составят акт о передаче прав собственности. Он будет готов на следующей неделе.
— По рукам.
Гвен очень надеется, что не заплачет до тех пор, пока но выберется отсюда. Выйдя, она пускается бежать. Да, ей удалось, она сумела: Таро — ее! Девушка бежит и бежит, но, кажется, требуется целая вечность — оставить это место позади. Похоже, она поступила ужасно: продала мать за коня. Что ж, значит, так тому и быть. Она не будет плакать. По крайней мере недолго, если и будет.
К концу недели все готово к переезду. Пожитков так мало, что заднее сиденье старенькой «тойоты» наполовину пусто. Словно пионеры Нового Света, они передвигаются налегке. Хэнк ждет их на ферме — помочь разгрузить машину.
— Я выкрасил твою комнату голубым, — говорит он девушке.
Маленькая комнатка у кухни, которая Холлису уже без надобности.
— Спасибо, — Гвен собирает в стопку школьные учебники, — но я бы предпочла, чтобы ты взорвал ее к чертям.
Она тянет руки к Систер. Та — в полной панике. Красные псы дружно и хрипло лают, и, отважно тявкая в ответ, терьер норовит спрятаться за колобками с обувью и одеждой.
— Давай идем. — Гвен берет собачку на руки. — Приготовься: здесь просто ад.
Она разгоняет со своего пути псов и заносит терьера в дом.
К Марч, разгружающей «тойоту», подходит Холлис и обвивает ее талию руками. Она ощущает жар его тела, даже там, где они не соприкасаются. Забавно: ей вспоминается сейчас лимонное дерево а заднем дворике «Лисьего холма», звуки не стихающих ружейных залпов и то, как просто было наткнуться на кровавые следы, гуляя но лесу.
Холлис целует ее сзади в шею.
— Я обещаю, ты не пожалеешь, — говорит он ей, и Марч позволяет себе откинуться на него спиной.
Идя за Холлисом, к двери, она уже не думает о том, как пусто выглядел покинутый ими дом, не размышляет виновато о реакции Ричарда, который, придя сегодня вечером домой с работы, услышит на автоответчике: «Нас с Гвен больше нет по этому номеру». Ее слова, воспроизведенные магнитофонной лентой, будут звучать спокойно, однако нового их номера не утаить, ведь сам Ричард его отлично помнит: это же был его телефон, когда он жил здесь, на ферме.
На всех окнах бывшей спальни мистера и миссис Купер — новые занавески. Свежевыкрашенные белым стены (Хэнк управился-таки в срок) матово блестят в дневных лучах, хотя свет дня — совсем не то, что здесь ценимо. Они все вместе обедают за старым кухонным столом, потом расходятся по своим делам, и все это время Марч то и дело бросает взгляд в окно, ожидая сумерек, когда она сможет наконец подняться с Холлисом наверх. Синее атласное покрывало, что на лоскутном одеяле, Аннабет Купер заказала некогда в самой Франции. Вручную строченное, восхитительно нежное для кожи. И кровать здесь куда больше, чем старая деревянная кровать у Марч дома, в Калифорнии.
На этом ложе тебе снится то о чем ты никому не скажешь. Сама ночь тут длится дольше, начинаясь до того, как распакован чемодан, до ужина, до утра, до полудня; Марч вечно снилось, будто она падает и нет возможности остановиться. Этот чертов траханый сон продолжается и здесь: сон, поглотивший тебя так, что не заботишься уже прикрыть хотя бы дверь и убедиться, что задернуты шторы; тот вид страха, который заставляет плакать, кричать, просить, а затем раствориться без остатка. Уж если ты кому известна до кончиков ногтей — он знает, когда начать и когда остановиться. Не думай о других женщинах, с которыми он спал. Пускай они убеждены в своей единственности, пускай он говорил им, что ему никогда еще не было так хорошо. Тебе-то известно: это всегда была лишь ты. Он так говорит. И ты веришь. Как в те времена, когда вы были столь молоды, что будущее виделось безбрежным, и было совершенно невозможно определить, где заканчиваешься ты и начинается он.
Не обращай внимания на ворон, что каркают с деревьев на хлопанье входной двери. Пускай собаки лают, а часы текут. Все это сон, твой сой, навеки твой. Отдайся ему, вот что шепчет тебе тот, кто рядом. Ни о чем не думай. Просто делай то, что он тебе велит, ночь напролет. Опускайся на колени, делай так, как ему нравится. Пусть это длится вечность, ведь, если откровенно, возврата нет. Дверь закрыта, распакован чемодан, дни бегут чередой друг за дружкой, а ты все здесь.
По утрам, спускаясь в кухню сварить кофе, Марч почти ничего вокруг себя не видит. Заметь она Хэнка или Гвен перед тем, как они уходят в школу, могла бы предложить приготовить им завтрак или просто встать у окна и помахать рукой на дорожку. Но все ее внимание — как в шорах. Марч не в состоянии — или, может, просто не хочет — уловить смысл их разговоров. Она осталась во сне. Раньше она была такой во всем методичной, такой предусмотрительной, а теперь вот вынуждена стирать свое нижнее белье, забыв приобрести новое. Давно потерян счет дням, ее даже не заботит, что нужно сменить постель на их кровати. Да и к чему о чем-то там заботиться? Снаружи — ветер, мерзкая погода, но Марч и это не волнует: он скажет, что ей делать, о чем думать, и — останься она здесь надолго — даже то, какие видеть сны.
С тех пор как они сюда переехали, Гвен — единственная, кто вообще не смыкает глаз. Если и удается задремать на парочку часов — снов нет, а только черные омуты подсознания. В выкрашенной голубым спаленке она — будто женщина в военном гарнизоне, всегда готовая передислоцироваться в очередной район боев: одежда — в рюкзаке, книги, косметика, даже будильник — в оранжевом ящике за кроватью. Спит Гвен, не раздеваясь, поверх шерстяного одеяла. Под глазами обозначились круги, и в первые же дни она выкурила, запершись, столько, что комната кардинально пропиталась дымом, несмотря на свежий слой краски. Терьер отсиживается тут же; наружу выходит только помочиться, рыча на свору красных псов, диковинных и наглых.
Как и ожидалось, место — сущий ад. «О боже, — скажет Гвен своей подруге Минни (если хоть раз сподобится дозвониться), — что я ужасного натворила в жизни, заслужив такое?» Крис и Лори думают, ей
