Практическая магия

Он берет в руки картонный пакет. У него там, кроме курицы, еще луковые кольца и картошка фри.

— Мне сейчас не до еды, — говорит Салли.

Гэри приоткрывает дверцу и выставляет картонку с курицей на дождь. У него разом пропал аппетит.

— Я, может быть, потеряю сознание, — предупреж­дает его Салли. - Кажется, у меня будет удар.

— Это потому, что вы ждете вопроса, известно ли вам или вашей сестре, где находится Хокинс?

Не потому. Салли вся пылает, от макушки до самых кончиков пальцев. Боясь, как бы из-под ее ногтей не вырвался пар, она снимает руки с баранки и кладет их на колени.

— Я вам скажу, где он находится. — Гэри Халлет гля­дит на нее так, будто никакого мотеля «Вам — сюда» и никакой Развилки вообще не существует. — Он умер.

Гэри переваривает это сообщение, а дождь тем вре­менем барабанит по крыше. Окна в машине запотели, сквозь ветровое стекло ни зги не видно.

— Это вышло непреднамеренно, - продолжает Сал­ли. — Хоть и не скажешь, что он того не заслужил. Не­годяй был, каких поискать!

— Мы с ним старшеклассниками ходили в одну шко­лу. - Гэри произносит слова медленно, ему тяжело гово­рить. - Хорошего уже тогда было мало. Рассказывают, как-то во время летних каникул его не взяли подрабо­тать на одном ранчо и он в отместку перестрелял у них двенадцать пони. Выстрелом в голову, одного за другим.

— Вот видите, — говорит Салли. — Вы же сами гово­рите!

— Вы что, хотите, чтобы я забыл о нем? Вы об этом меня просите?

— Он больше никому не причинит вреда, — говорит Салли. — И это главное.

Женщина из конторы, в черном пончо-дождевике и с метлой в руках, выбегает прочистить сточные канавы возле мотеля в предвидении бури, предсказанной на завтра. Но Салли сейчас не думает о водостоках ее соб­ственного дома. Ее не занимает мысль о том, позаботи­лись ли девочки запереть все окна и устоит ли крыша против ураганного ветра.

— А если причинит, то при единственном усло­вии, — прибавляет Салли, — что вы и дальше будете его искать. Тогда пострадает моя сестра и я тоже, и неиз­вестно, чего ради.

Это логика, с которой Гэри не поспорить. Тьма на­верху продолжает сгущаться, и, вглядываясь в лицо Салли, он видит только ее глаза. Такие понятия, как хорошо и плохо, неким образом сместились для него.

— Я не знаю, как поступить, — признается он. — Для меня здесь есть известная трудность. Я не могу быть беспристрастен. Делать вид — могу, быть — нет.

Он смотрит на нее, как в тот раз, когда она открыла ему дверь. Салли понятны и его намерения, и сомне­ния, которыми он терзается; ей более чем понятно, че­го он хочет.

У Гэри Халлета сводит ноги, ему неудобно сидеть в «хонде», но он не торопится уходить. Дед говорил ему, бывало, что зря люди ссылаются на пословицу «можно привести коня к водопою, но нельзя заставить его пить». Суть в том, что если вода прохладна, если она чи­ста и вкусна, то и заставлять никого не потребуется. Гэ­ри чувствует себя в этот вечер гораздо более конем, чем поводырем. Он ненароком набрел на любовь, и от нее просто так не оторвешься. Гэри привык, что ему подчас не достается то, чего он хочет; он умел это пережить, хотя и задавался вопросом: не потому ли так получает­ся, что нужно сильнее хотеть? Сейчас вопросов нет. Он озирается на парковку. К завтрашнему ланчу он снова будет дома; собаки, завидев его, сойдут с ума от радо­сти, у парадной двери его будет дожидаться почта, мо­локо для его кофе сохранится свежим в холодильнике. Загвоздка в одном: он никуда не хочет трогаться отсю­да. Так и сидел бы, согнувшись в три погибели, в тесной «хонде», не обращая внимания на то, что в животе ур­чит от голода, весь во власти такого жгучего желания, что выпрямиться сейчас, пожалуй, было бы неприлич­но. У него щиплет в глазах; он знает, что, если уж под­ступили слезы, их не удержать. Даже пытаться нечего.

— Ой, не надо, — говорит Салли.

Она подвигается к нему, влекомая силой притяже­ния, повинуясь силам, с которыми ей не совладать.

— Это я просто так, - говорит Гэри низким и горест­ным голосом. Он крутит головой, проклиная себя. Только бы в этот раз не расплакаться... — Не обращай­те внимания.

Легко сказать — не обращайте! Это сильнее ее. Сал­ли пересаживается ближе, собираясь утереть ему сле­зы, но вместо этого обнимает его за шею, и он тотчас же крепко прижимает ее к себе.

— Салли, — говорит он.

Это звучит как музыка; коротенькое слово чудесно преображается в его устах, но ей нельзя принимать его всерьез. Она недаром провела столько времени на чер­ной лестнице у тетушек и знает: то, что говорят тебе муж­чины, по большей части ложь. Не слушай, одергивает она себя. Все это неправда и ничего не может значить, потому что он шепчет, будто искал ее всю жизнь. Она сидит уже чуть ли не у него на коленях, и руки его, ко­гда он к ней прикасается, так горячи, что обжигают ей кожу. Нечего слушать, что он ей говорит, а то она, ка­жется, уже и думать не способна — иначе давно сообра­зила бы, что пора остановиться.

Вот что значит, наверное, быть хмельной, мелькает в голове у Салли, когда он прижимает ее к себе еще сильнее. Его ладони касаются ее кожи, и она не проти­вится этому. Его руки пробираются к ней под майку, под пояс ее шортов, и она не сопротивляется. Пускай он длится, этот жар, что передается ей от него, — она, которая не мыслит себя без указателей и карт, согласна в эти минуты потеряться. Она чувствует, как поддается его поцелуям, она уже готова на что угодно! Так, веро­ятно, и сбиваются с панталыку, догадывается она. Все, что с нею сейчас происходит, до того не вяжется с обычным для нее поведением, что, поймав в запотев­шем боковом зеркальце свое отражение, она только ахает. С такой женщины станется влюбиться без памя­ти, такая и не подумает удерживать Гэри, когда, отведя в сторону ее темные волосы, он припадает губами к ям­ке у ее ключиц.

Какой ей смысл связываться с таким, как он? Заве­домо обрекать себя на чуждые ей переживания? Ей вспомнить противно тех бедных очумелых женщин, которые прибегали с черного хода к тетушкам; недопу­ стимо стать такой же, обезумевшей от страданий, сра­женной тем, что у людей зовется любовью!

Разгоряченная, с горящими губами, Салли отстра­няется от Гэри, задыхаясь. До сих пор худо-бедно обхо­дилась без этого, обойдется и впредь. Сумеет остудить изнутри этот пыл... Дождик стихает, зато небо совер­шенно почернело. На востоке, где с моря приближает­ся буря, слышны раскаты грома.

— А вдруг я вам это позволяю, чтобы вы прекратили расследование? — говорит Салли. — К вам не приходи­ла такая мысль? Вдруг я готова от отчаяния переспать с кем угодно, включая вас?

У нее горечь во рту от жестокости собственных слов, но ей все равно. Ей нужно видеть у него это оскорбленное выражение.

Положить всему этому ко­нец, покуда она еще способна рассуждать. Покуда то, что она чувствует сейчас, не завладело ею без остатка, не загнало ее в тот же капкан, что и тех женщин, кото­рые стучались в дверь к тетушкам.

— Салли, — говорит Гэри. — Вы не такая.

— Да что вы? Вы же не знаете меня! Вам только ка­жется, что знаете.

— Что ж, это правда. Кажется, что знаю, — говорит он так, будто этим все сказано.

— Ну и ступайте отсюда. Выходите из машины.

Как ему жаль в эту минуту, что нельзя схватить ее и удержать насильно, пока сама не сдастся! Взять ее си­лой прямо здесь, на месте, и не отпускать до утра, на­плевать на все прочее и не слушать, если она скажет «нет». Но он не тот человек и никогда таким не будет. Слишком много раз наблюдал, как жизнь катится под откос, когда мужчина оставляет первое слово за тем, что носит в штанах. Это как пристраститься к наркоти­кам или к спиртному или гоняться за легкой наживой, не разбираясь в средствах. Гэри всегда понимал, как это бывает, когда люди ломаются и начинают делать, что им нравится, не считаясь ни с кем другим. Они просто отключают рассудок, а это — не для него, пусть даже ему таким образом не достанется то, чего он в этот раз действительно хочет.

— Салли, — говорит он опять, и у нее душа перево­рачивается от голоса, которым это сказано. Столько в нем обезоруживающей доброты, столько сострадания, невзирая на то, что произошло и все еще