Особенно следует отметить, что именно Вермахт был наиболее далёк от какой-либо ненависти к этническим группам.
Самым большим аргументом против советской пропаганды было как раз великодушное отношение к калмыкам и именно это великодушное отношение оказывало помощь немецкой пропаганде, боровшейся за доверие калмыков.
3-го ноября 1942 года на страницах газеты «Свободная земля» профессор фон Рихтгофен, специальный уполномоченный по калмыцким вопросам, организовал полемику с Нарановым, который утверждал в своей листовке, что для немцев калмыки являются диким народом, «который должен быть уничтожен и обращён в рабство немецкими помещиками и баронами». Рихтгофен доказывал, что наоборот, уже издавна существуют традиции немецко-калмыцкой дружбы. Он напомнил своим читателям о Войнах за Освобождение, когда король Пруссии Фридрих Вильгельм III наградил храброго союзника подполковника Серепа Чана Тюменя, «доблестного командира 2-го Калмыцкого конного полка, высоким военным орденом».
Той же цели служила 8.11.1942 года и статья Рихтгофена, посвящённая «гениальному сыну калмыцкого народа» Фёдору Ивановичу Калмыку (1764–1821), одному из признанных и в Советском Союзе художников, который после завершения образования в Петербурге и Екатеринбурге объездил Европу и снискал славу в Греции, Италии, Франции и Англии. В России он не смог устроиться и по протекции Баденской принцессы Амалии он был назначен в 1806 году придворным живописцем на службе у Великого Герцога Людвига Баденского, а после его смерти в его честь был воздвигнут памятник.
Рихтгофен считал Ф.И.Калмыка идеальным символом немецко-калмыцкого сотрудничества, поскольку в нём счастливым образом совпали природные таланты его народа с рамками европейской, и прежде всего немецкой, культуры. И именно в Германии он нашёл свою вторую родину.
«Сегодня, когда… немцы окончательно освободили большинство калмыков от большевисткого насилия,» — так заканчивается эта эффектная пропагандистская статья, — «мы вспоминаем с самым большим уважением Фёдора Ивановича Калмыка, его жизненный путь и его успехи в искусстве.»
В пропагандистской борьбе за симпатии калмыков советская сторона стала быстро проигрывать, как о том свидетельствует её раздражённая реакция.
24.10.1942 года обком ВКП(б) принял решение начать издательство газеты «Вести с Родины», чтобы как-то отреагировать на политику немцев. Эта газета, которая обычно разбрасывалась с самолёта в немецких тылах, вышла всего в семи номерах, если сравнивать с 50-ю номерами немецкой газеты «Свободная земля».
Перед лицом ничтожного влияния своей контрпропаганды, становятся понятными резкость и желчность, с которой советские власти обличали «демагогическую политику фашистов», которую они обвиняли в том, что последняя прибегает в своих антисоветских акциях к самым грязным способам.
Самое странное, что под такими грязными способами они понимали, например, восстановление религии и частной собственности, т. е. как раз то, в чём оккупанты нашли среди населения полную поддержку.
Особую ненависть вызывало возрождение калмыцкого национального сознания и «усилия по поддержке национальной вражды между калмыками и русскими».
Антирусские настроения не нуждались в особой поддержке со стороны немцев — в документах есть много свидетельств о «сильных противоречиях» между калмыками и русско-украинским населением.
Но точно так же как немцы пытались их использовать для того, чтобы переманить калмыков на свою сторону, советское руководство повторяло заклинания о «дружбе калмыцкого народа с великим русским народом», которая якобы родилась и укрепилась на протяжении столетий и выдержала решающее испытание в бурях Октябрьской революции.
Напоминалось о том, что калмыки уже в 17-м веке приняли активное участие в восстании Степана Разина (1667–1671 г.г.) и особенно в большой крестьянской войне 18-го века под руководством Емельяна Пугачёва (1773–1671 г.г.). Подчёркивалось их участие в войнах за «целостность Российского государства» под «гордыми знамёнами Петра Великого, Александра Суворова и Михаила Кутузова».
Напоминание о великом прошлом и призыв к патриотизму стали выражением новой линии советской военной пропаганды. И, несомненно, этот призыв к патриотизму сыграл свою роль в укреплении стойкости в борьбе против немецких захватчиков в коренной России и среди русских.
Но для народов, стремившихся к национальной автономии и даже независимости от России, такая пропаганда была слабым аргументом.
Так, профессор фон Рихтгофен в этой связи поставил вопрос:
Имеет ли Сталин вообще право поднимать вопрос о «героическом прошлом русской истории», если известно, что она — эта героическая история — ему идеологически абсолютно чужда и разрешено ли ему упоминать имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, полководцев Суворова и Кутузова.
«Что общего в действительности,» — спрашивал он иронически, — «может быть у большевиков с великими делами князей, Царей и Царских генералов?»
И ещё более абсурдно ссылаться на эти имена, обращаясь к калмыкам с призывом поддержать дело, которое им совершенно чуждо.
Что общего может быть у калмыков с Александром Невским и Дмитрием Донским, «если предки калмыков в те времена жили в своей собственной истории в Монголии далеко от России?»
Понятно в данном случае стремление немецкой пропаганды противопоставить большевизм как политическое явление героическому прошлому калмыков или русских и подчеркнуть независимость калмыцкой истории от назойливости русского соседа.
Историческая и политическая полемика не могла пройти мимо жесткой дискуссии о вопросе калмыцкого уровня жизни при советском режиме.
Как раз здесь вопрос касался чувств самых простых людей.
В то время как немцы всячески пытались выпячивать теневые стороны советского государства, их советские коллеги превозносили действительные и мнимые достижения этого периода.
Советская пропаганда говорила о безнадёжно устаревших хозяйственных формах кочевой жизни, которые получили новое, современное дыхание только на пути социалистического преобразования — в данном случае, естественно, разрешалось говорить лишь о положительном.
В первую очередь называлось общее образование, которое стало таковым только после Октябрьской революции. Уже в 1934 году на территории Калмыкии было примерно 200 начальных школ, в 1940 — уже 300, кроме того педучилище и несколько институтов с чертами вузов с преподаванием предметов по сельскому хозяйству, медицине, ветеринарии.
Если в Царские времена большинство калмыков — 97,4 % — были неграмотными, то к началу Второй Мировой Войны всё было почти наоборот: Около 90 % жителей Калмыкии, не только калмыки, но и проживавшие тут национальные меньшинства русских, украинцев и татар, умели читать и писать. Упоминалось и об усилиях Советского правительства об исправлении тяжёлого Царского наследия в области здравоохранения — в борьбе с широко распространёнными туберкулёзом, сифилисом и трахомой.
Положительно сказалась и замена лекарей-гелюнгов современными медиками.
Правда, советские источники не скрывали, что тибетская медицина весьма успешно лечила многие болезни.
Если в Калмыкии до революции было 5 врачей, то в 1940 году существовало не менее 52 амбулаторий. Кроме того в Лоле, южнее Элисты был открыт большой санаторий для пациентов со всего Союза. В столице республики стал работать один из немногих институтов по исследованию чумы, после того как в 30-е годы в Калмыкии было зафиксировано несколько случаев этой болезни.
Прогресс в области медицины и образования был неоспорим.
Но когда советская пропаганда начинала говорить о якобы благотворном влиянии коллективизации и индустриализации, то она сразу оказывалась там, где её позиции были более чем уязвимы.
Слишком свежи были у людей воспоминания о бесчисленных жертвах, которые потребовал экономический и социальный переворот.
