ночью втайне приносились жертвы. Кто-то пытался вадить. В лесу он наткнулся на дуб, украшенный длинными разноцветными лоскутками. Дуб он приказал сжечь, но заметил, что витинги делают это без охоты, хмуро отводя глаза в сторону.
Сегодня на рассвете прибежала насмерть перепуганная девчонка — дочка плотника и, запинаясь, сказала, что волколак зарезал жеребенка. До сих пор Кантегерд не верил в оборотней, но когда увидел, что солома на кровле стеге осталась нетронутой, а в самом сарае нет никаких подкопов, которые обычно делают волки, он почувствовал, что ему вдруг стало душно. Из-под шапки на лоб потекли струйки пота.
Дом Кантегерда — добротный, высокий, срубленный на манер домов орденских поселенцев, с погребами, стоял напротив часовни Святого Креста, через дорогу, ведущую на юг, к Шоневику. Небольшая площадь перед ним была вымощена булыжником, как в замках. Двери дома были набраны из еловой строганой доски, достаточно высокие для того, чтобы рослому князю не приходилось пригибать голову, входя в них.
Он приказал подать пива и озабоченно потягивал его, глядя себе под ноги.
Пришел Василько.
— Звал, князь?
Кантегерд кивнул и указал на скамью рядом с собой. Налил пива. Василько выпил, потом вздохнул и потянулся, хрустя костями.
— Скучно, князь, — сказал он. — Уйду я от тебя. Меня воевать учили, а не бражничать. А у тебя я живот наел.
Князь посмотрел на поджарого, как молодая рысь, воина и хмыкнул. Потом опять налил пива.
— Ты ни свет ни заря меня опохмеляться позвал, или дело какое есть? — спросил Василько.
— У кривого плотника ночью кто-то годовалого жеребенка завалил.
Глаза Василько из сонно-соловых превратились в два жестких камешка. Даже, кажется, и цвет свой поменяли с голубых на серо-стальной.
— Волколак?
Кантегерд поморщился.
— Ты, князь, конечно, можешь в него не верить, — сказал Василько. — Однако неладное что-то в деревне творится.
— Будет еще неладнее, если люди узнают об этом проклятом жеребенке.
Василько внимательно посмотрел на князя.
— А ты, никак, собираешься плотнику рот закрыть?
— В деревне неспокойно. Кое-кто уже вадить пробует.
Василько махнул рукой:
— Знаю. Не хотел тебе говорить прежде времени, но мне кажется, что ятвяги что-то уж больно ласково стали привечать самбов. Давеча мне донесли, что у лесорубов какие-то подозрительные людишки ночуют. Я налетел, но поздно — их уж и след простыл. Лесорубы отмалчиваются. Их бы в темную… Да дознание бы учинить по всей форме…
— Так и сделаем, — сказал Кантегерд. — Только позже. А сейчас плотника со всей семьей — под замок. Да смотри, чтоб шуму лишнего не было.
— Я своих татар возьму. Они ни по-вашему, ни по-немецки не разбирают. Захотят — не проговорятся. А с плотником что будем делать?
— Отвезу в Гирмову или еще куда дальше. Как-нибудь пристроим. Ордену лишние рабочие руки не помешают.
— Ну и ладно! — Василько улыбнулся и встал из-за стола. — А то я уж грешным делом…
Как только он вышел, Кантегерд снова уткнулся взглядом в пол. Он думал.
В этом наемнике и его людях он был уверен больше, чем в себе самом. Да и в собственной дружине было достаточно верных витингов, чтобы навести порядок в случае мятежа. Хотя таковой вряд ли случится. Люди ему верят. Они прошли с ним десятки миль[111] во время переселения, претерпели массу лишений, пока обустраивались на новом месте. Если б сейчас не эта тварь… Все-таки, что же это? Оборотень-волколак? А может, какой хищник, которого они раньше не знали? Что-то вроде гигантского хорька. Самбия уже дарила им сюрпризы вроде живых движущихся песчаных гор или той голой женщины с рыбьим хвостом, которую Кантегерд видел сидящей на камне, выступающем из воды на янтарном берегу. До сих пор он упорно гнал от себя любые предположения насчет оборотней. Сейчас ему снова припомнились смутные разговоры о рыжей собаке, за которой гонялся знаменитый самбийский князь- крестоносец Ванграп. Говорили, будто это сам Крива, мстивший Ванграпу за разорение Ромовы. Но Ванграп ведь убил ту собаку! У Кантегерда даже был свидетель — Василько, рассказавший, как умирающий Ванграп распорол псу брюхо. Или ему все показалось? Надо будет расспросить.
У ятвягов, как и у всех пруссов, считалось, что вайделот может при желании обернуться собакой. Кантегерд не верил этому, как и другим слухам о непомерном могуществе вайделотов. Хотя… Он сам однажды видел, как один из них, войдя в раж от общения с богами, взлетел над землей и висел в воздухе, а пена из его рта клочьями падала на траву.
Кантегерд вспомнил, что и Крива исчез примерно в то самое время, когда Ванграп поймал и прикончил своего рокового пса. Правда, говорили, что он ушел в Литву, за князем Стардо. Так или иначе, Кривы здесь нет. И о собаке князя Ванграпа тоже ничего не слышно.
От всех этих мыслей голова у Кантегерда разболелась, и он решил выйти на свежий воздух.
Шпиль часовни терялся в тумане. Молодые желтоватые листочки на липах ежились в его ледяной сырости. А вечером небо было в звездах и предвещало теплую ясную погоду. Кантегерд передернул плечами. За двенадцать лет он так и не привык к резкой переменчивости и непредсказуемости самбийского климата. Весна здесь наступала гораздо позже, чем в его родной озерной Судовии. Осень тянулась чуть ли не до Рождества. А зимы вообще никакой не было. Эти туманы, их сырую непрозрачность он просто ненавидел. Особенно за то, что ими так ловко пользовались самбы. С их умением воевать могли сравниться только скандийские или русские наемники. Но то, что самбы делали в тумане, было похоже на кошмарный сон. Как призраки, они появлялись из сырости только для того, чтобы нанести удар мечом, и тут же растворялись в сизых клочьях, с тем чтобы через мгновение возникнуть совсем в другом месте. Казалось, их порождает сам туман. Кантегерд, еще вчерашний язычник, не очень-то поклонялся новому богу, но в одном он благодарил его — за то, что ятвяги не имеют таких врагов. Самбы — правовернейшие из прусских племен-язычников, презирали ятвягов за то, что те приняли чужую веру, но в открытую войну с ними не вступали. Правда, многие самбийские деревни опустели из-за этой бесконечной войны. Витланд, некогда славный своими городищами, превратился в пустыню. Но и малочисленные самбы были очень опасны. Кантегерду не хотелось связываться с ними, но он чувствовал, что без них ему с оборотнем не разобраться.
Он поймал себя на том, что уже и сам думает об этой твари, как об оборотне, выругался, подошел к чану с водой и плеснул в лицо.
Глава 14
К полудню солнце и легкий западный ветер разогнали туман. Люди были в работах. Кто корчевал пни под поле для ячменя, кто рыл каналы в болоте между дюнами. Этому их научили орденские братья, и ятвяги были поражены теми урожаями, какие давали осушенные земли. Так что, когда отправляли семью плотника в Лохштедт, им не с кем было перекинуться и словом. Кантегерд снабдил их кое-какой утварью и коровой из своего стада, и плотник не знал — плакать ему оттого, что высылают в чужие люди, или благодарить князя за неожиданный щедрый подарок.
Василько выжал из лесорубов все, что было в их немудреных головах, и то, что он выяснил, еще больше озадачило Кантегерда.
Русский хмуро ковырял ножом окорок дикой свиньи, время от времени прикладываясь к кружке с пивом. Этот рыцарь с короткой бородой на добродушном лице обладал целым рядом неожиданных для постороннего качеств. Например, трудно было предположить в тонком и гибком теле ту огромную силу,
