одеяло, которое валялось на картонных коробках.
– Какие бульдозеры? – леденея от ужаса, спросила Ника.
– Обныкновенные. Те, что старые постройки сносят, – удивленно проговорил мужичок. – Этот дом-то хрущевка, здесь рядом-то почитай уже все снесли, осталось несколько домов. Жильцам-то новые квартиры дали, здесь уж давно никто не живет. Вот только я здесь квартировал да еще несколько моих дружков. А завтра сюда приедут сносить. Так что в рубашке ты родилась, девка, не приди я сюда, быть бы тебе здесь похороненной, – опять повторил мужичок, покачивая головой и прищелкивая языком.
Вероника испуганно посмотрела на него и вдруг жалобно заскулила.
– Ну ладно, ладно, чего ж теперь плакать-то? Здесь я, никуда не уйду, покеда тебя не вызволим. Счас только за Федькой сбегаю, найти его еще надо, может, уже спит, если на опохмелку нашел. Ты посиди здесь смирно, не горлопань больше, а я счас рысью. – И мужичонка поднялся с корточек.
Вероника вцепилась в его рукав пальцами, торчавшими из-под гипса.
– Вы правда вернетесь?
– Да ты что, девка, разве ж можно от такого заработка отказываться? Ты ж не обманешь, заплатишь?
– Конечно, о чем вы спрашиваете? Это я пока вам только эти деньги отдам, а потом и еще заплачу, – горячо заговорила девушка.
– Ну, вот видишь, а ты говоришь, оставишь! – Он грустно посмотрел на Веронику и добавил: – Не убивец я, хоть и конченый человек, у меня тоже дочка есть, аккурат твово возраста. Только не видал я ее уже много лет. Как сел в тюрьму, так и не стал к ним возвращаться, стыдно было. Сначала ничего, женщину нашел, у нее и жил, а как померла она, ейные дети меня на улицу и выкинули. Вот и бомжую уже семь лет. Так-то, девка. Ладно, побег я. – И мужичонка рысью потрусил по лестнице.
Вероника посмотрела ему вслед и крикнула:
– Зовут-то вас как? Мы ведь даже не познакомились!
– Степаном кличут, – на ходу бросил мужичонка.
Ника опустила голову, и слезы потекли из ее глаз.
– Мамочки, что же это творится? Кто меня сюда запрятал? Идиотка, кто еще мог тебя сюда запрятать, кроме убийцы? Не любит он, видно, ручки свои кровью марать, раз просто оставил здесь. Хотя ведь стрелял же он в Вадима… Ловко придумал, урод, меня бы здесь замуровали живьем, и концы в воду, ищи сколько хочешь. Сколько сейчас людей бесследно пропадает, и ничего никто не может сделать. Ну, поискали бы, конечно, близкие, а потом все.
Вероника посмотрела на свою руку, пристегнутую к трубе, и посветила зажигалкой.
– Нет, повоюем еще, вон какая у меня линия жизни длинная, доживу до старости. А тебя, гад, все равно найду, – погрозила она рукой в гипсе невидимому противнику.
Прошло полчаса, но никто не появлялся. Веронику уже охватила паника, она поджимала под себя ноги, опасаясь мышей. Девушка уже смирилась с их присутствием, понимая, что сейчас это не самое страшное в жизни. Она прикрыла глаза и начала вспоминать хоть какую-нибудь молитву, но ничего, кроме «Отче наш», вспомнить не могла.
– Мамочка, ну почему ты не научила меня молиться?
Послышался шум, и Ника увидела в дверях знакомого мужичка, а сзади него долговязую фигуру. Вздох облегчения вырвался из ее груди.
– Слава тебе господи! – подняв глаза к потолку, прошептала девушка.
– Ну, вот и я воротился, – весело проговорил мужичок. – А это Федор, про которого я говорил.
Долговязый уселся рядом с Вероникой и, ни слова не говоря, начал осматривать наручники. Наконец, сделав свой анализ, он крякнул:
– Это раз плюнуть, острое что-нибудь нужно. У тебя шпилька есть?
– Нет, – жалобно пискнула Ника, но потом залезла в голову и радостно сообщила: – Вот, невидимка есть.
– Пойдет, – лениво произнес Федор и начал разгибать заколку. Немного поколдовав над наручниками и сосредоточенно сопя, Федор спокойно их открыл. – Вот и все, делов-то!
Вероника готова была броситься ему на шею и расцеловать, но ее удержал от порыва странный запах, которым благоухал медвежатник.
– Спасибо вам огромное, вот возьмите. – И она протянула ему сто долларов.
Между ними тут же вклинился Степан и, потерев рука об руку, торопливо проговорил:
– Денежку мне, я у них кассир, потому как не пью так много, как дружки мои. Они меня ругают, что я стараюсь побольше продуктов купить, а не водки, когда халтурка какая подваливает. Мы на рынке подрабатываем, погрузить что, подать, отнести. Мужики-то бутылку получат и довольны, а я всегда за деньги договариваюсь. Иногда к церкви хожу по воскресеньям. А когда праздник какой большой, Пасха там, или Троица, или еще какой, хорошо подают. У церкви-то люди добреют. Без меня дружки мои уж давно бы с голоду поумирали, а так я их все-таки подкармливаю.
– Пожалуйста, возьмите вы! – протянула Вероника деньги Степану.
– Нет, моя хорошая, так дело не пойдет, не смогу я их обменять, меня милиция сразу заграбастает. Скажут, своровал, зуботычин насуют и деньги отберут. Ты их, девонька, сама обменяй, а мне уж нашими, родными, как счас говорят – деревянными.
– Хорошо, только где здесь можно их обменять? Я даже не знаю, где мы…
– Не горюй, я провожу. Только я немножко в сторонке буду идти, чтоб не подумали на тебя чего.
