освежили ее, и на какое-то мгновение она позабыла обо всем на свете. Пока она стояла под душем, она ничего не ощущала, кроме своего тела. Промассировав кожу руками, она выключила воду и хорошенько растерлась махровым полотенцем. И тут, впервые за последние несколько часов, когда Фридерика отключалась от мыслей о майоре, она вдруг вспомнила о нем. И первое, что она себе представила, были его руки с широкими ладонями. Стоило только подумать об этом, как ей сразу же захотелось, чтобы он оказался рядом и нежно дотронулся до нее.
Но когда она пришла из ванной, ее мысли снова вернулись к Стефану. «Сколько часов прошло, как он исчез? — подумала Фридерика. — Быть может, следует заявить об его исчезновении в полицию?» И она бессильно опустилась на кровать.
Сидя возле открытого люка, Литош посмотрел на небо. Всю ночь он спал, однако не чувствовал себя отдохнувшим. Такое состояние продлится, видимо, еще несколько дней, пока он полностью не отоспится. Это он хорошо усвоил по последним учениям.
Солнце было скрыто тучами. Литош не любил длительных перерывов во время учений, поскольку каждую минуту приходилось ждать сигнала тревоги, а человек, как известно, не может долго находиться в состоянии напряжения. Постепенно, помимо своей воли, он успокаивается, и именно тогда, как правило, и раздается приказ на наступление.
Правда, сегодня обстановка была иной. До обеда батальону предстояло заниматься. Утром на лесной лужайке приземлилось несколько вертолетов, которые на рассвете следующего дня или ночью, забрав десантников, улетят в район, пока что никому из солдат не известный. А сейчас в течение двух-трех часов солдаты будут отрабатывать приемы посадки и высадки, доводя их до автоматизма.
Сразу же после подъема командир роты собрал всех водителей, которые останутся при своих машинах и не примут участия в высадке десанта, и строго-настрого запретил им появляться даже на опушке. Вскоре туда прибыл целый кортеж машин. Насчитав более пятнадцати, Литош сбился и оставил это занятие. На машинах, конечно, прибыло не только начальство, но и множество наблюдателей.
Однако Литош всего лишь солдат и водитель бронетранспортера. И сейчас ему хотелось одного — стоять у шлагбаума, к которому, выехав из лощины, направлялись машины. Лощина находилась не дальше чем в пятнадцати метрах от леска, в котором стоял его замаскированный бронетранспортер. Солдат у шлагбаума имел право одни машины пропускать, а другие останавливать и заворачивать обратно. Так вот Литош — он решил это про себя — пропустил бы дальше только три машины, а именно: машину командира полка полковника Ляйхзенринга, машину полковника Шанца и машину командира дивизии генерал-майора Вернера.
Однако автомобиля командира дивизии почему-то не было видно, возможно, он и не собирался приезжать сюда, а вместо него приехал полковник Бредов, которого Литош ни за что не пропустил бы.
Все солдаты батальона полетят на вертолетах, выполняя роль воздушного десанта, а он, Литош, вынужден будет остаться здесь, на земле. В первый раз за службу Литош пожалел, что он водитель, а не рядовой солдат. Лететь на вертолете он не боялся, хотя ему еще ни разу не доводилось подниматься в воздух. Работая на высотных стройках, он чувствовал себя так же хорошо, как и на земле, а вертолеты, как ему казалось, вряд ли поднимаются выше двадцатиэтажного здания. Однако водителям транспортных средств было приказано оставаться около своих машин. Более того, им объяснили, что все они должны хорошенько отдохнуть и выспаться, так как ночью им предстоит совершить марш в сто двадцать — сто пятьдесят километров.
Вот уже более полутора часов на просеке не показывалось ни одной машины. А со стороны лесной лужайки слышался то усиливающийся, то стихающий шум вертолетов. Из-за бронетранспортера показался Фихтнер, а с ним еще трое солдат роты. Фихтнер уселся неподалеку от Литоша на пень и, взяв в руки сосновую шишку, начал ее раздирать.
— Ты что, не знаешь, чем заняться? — крикнул ему Литош, высовываясь из люка бронетранспортера. — Разве ты не захватил своего вязания?
Фяхтнер засмеялся шутке Литоша, ничуть не обидевшись на него.
— Или ты, быть может, совсем не умеешь вязать?
— Почему же, умею.
— Тогда я тебе кое-что закажу, — предложил Литош. — Несколько пар хороших шерстяных носков, которые можно надевать зимой на стройку. Ну, скажем, пар пять… Хорошо, Улли?
— Я согласен, только до тех пор тебе нужно обзавестись мозолями, иначе шерсть будет щекотать ноги.
На шутку отозвался водитель соседнего бронетранспортера, который захотел узнать, не сможет ли Фихтнер связать шерстяной пуловер, да не какой-нибудь, а с рисунком — чтобы на груди обязательно красовался олень.
— Такие вяжет моя мать, — ответил Фихтнер.
— А не свяжет ли она для меня один?
Фихтнер недоуменно пожал плечами, а Литош крикнул своему соседу:
— Но только не с оленем! Тебе больше подойдет с петухами!
Ефрейтор шутливо погрозил Литошу кулаком.
Фихтнер, отбросив шишку в сторону, достал перочинный нож и принялся вырезать себе палку.
Литош принюхался к терпкому запаху черемухи, кусты которой росли по краю смешанного леса и со всех сторон хорошо закрывали бронетранспортер от посторонних взглядов. На почти темных ветвях были видны первые крохотные листочки.
Тишина не только успокаивающе действовала на Литоша, но и придавала ему бодрости. За время службы он уже давно привык спать при любом шуме, даже при грохоте. А вот с такой, почти неестественной тишиной за одиннадцать месяцев службы он встречался редко и потому считал, что она предвещает что-то особенное.
Литошу приятно было думать о том времени, когда учения закончатся. По его мнению, они должны были продлиться еще дня два-три, после чего солдаты снова окажутся в казарме, где уже не будет такого единения между ними. Людей будут разделять промежуточные помещения, стены, перегородки, и постепенно чувство близости начнет теряться, хотя все они, все восемь человек, будут жить в одной комнате.
«С нами происходит примерно то же самое, что и с машинами, — подумал Литош. — Как только с бронетранспортера очистишь грязь, а затем как следует вымоешь его, он приобретает совсем другой вид, будто что-то теряет…»
Каждый раз, когда Литош видел такую перемену, ему казалось, что и он что-то утратил. Когда кончились последние учения, он так задержался в парке боевых машин, что его чуть было там не заперли. Многое из того, чем они жили в дни учений, ушло безвозвратно. Возможно, то новое, что появилось в их отношениях, и закрепится, но многие возникшие неожиданно связи постепенно ослабеют и начнут распадаться, как строительная известь, пролежавшая слишком долго на солнце.
Нечто подобное пришлось пережить Литошу еще до призыва в армию. Три года назад его включили в состав делегации Союза свободной немецкой молодежи, которую послали на фестиваль дружбы в город Галле. Никогда раньше Литот не видел такого количества голубых комсомольских рубашек и блуз и никогда не слышал так часто слова «фройндшафт», которое молодые люди выкрикивали то по-немецки, то по- русски. На фестивале в Галле Литош чувствовал себя так, будто только здесь он по-настоящему вступил в Союз молодежи, хотя членский билет получил еще четыре года назад, когда учился в школе. Там это мероприятие так и называли: вручение членских билетов Союза. Тогда он учился в восьмом классе.
А когда фестиваль молодежи закончился, его участники разъехались по домам. Поздно вечером, идя по своей улице, Литош чувствовал себя совершенно одиноким. Его восторженность угасала, подъем спадал. И как Литош ни старался, ни дома, ни на стройке он не мог вернуть те ощущения, которые владели им совсем недавно, не говоря уже о том, чтобы заразить этим воодушевлением других.
И в армии дела обстояли не лучше. Учения и маневры, объединявшие коллектив, проводились не слишком часто. За время службы в батальоне Литош участвовал всего в четырех учениях. И только на них он чувствовал себя настоящим солдатом, как чувствовал себя настоящим комсомольцем в Галле. Но и в обычной армейской жизни его не покидало ощущение, что, как солдат, он очень нужный человек. И это
