Сквозь сон, но все же педантично Бабин поправил Славку:
— Не так ты говоришь, Шустов. Немецкий тебе не дается. Не Свилайнац, a «Will einen Arzt», что означает «Хочу врача». И не Багрдан, a «Baggern-dank», что скорее всего может означать «Спасибо за землечерпательные работы». Так что не ври…
Славка с интересом вслушался в нудное бормотанье друга.
— Во сне буровит, — смеясь, сказал он Даше и пояснил: — Устал старик. Измотался. Ему бы в госпиталь — отоспаться…
— Или под домашний арест, — робко пошутила Даша и прильнула виском к Славкиному плечу.
Тихо смеялись в темноте.
В октябре в ночном тумане всегда есть радость ожидания, что вот он рассеется. Славка сидел возле задремавшей Даши и все видел: как лунный свет пробился сквозь туман, и заблестели стекла помещичьих теплиц, и посреди аллеи в кресле пошевелился старый сержант. А над машиной засверкало деревце с черными сучьями — все, как в росе, слюдяное.
Счастлив был Славка в этот вечер, несмотря на все свои беды. Пока Даша спала, выражение ее лица было скучное. Височки в каштановых волосках. Бледная рука с синим цветочком жилок в том месте, где пульс слушают. А проснулась Даша, открыла серые глаза с длинными ресницами, не моргающими, а только вздрагивающими — и лицо ее удивительно покрасивело.
— Проснулась?
— А ты? Не спишь? Двумя шинелями одел, а сам…
— Взаимная выручка, — ласково объяснил Славка. — Хорошо спала?
37
Миша Бабин не понимал, зачем на войне нужны концерты. Осторожно сняв трофейной самобрейкой белый пух со щек, он добросовестно отправился выполнять приказание полковника. Сказать по правде, ему это было не по душе, и он утешал себя только тем, что поспит на концерте.
Этого не случилось.
Войдя в зал, Миша сразу увидел в рядах Славку и свободное место рядом с ним. Он сел молча, стал оглядываться по сторонам.
Занавес венгерского провинциального театра с намалеванными на нем девятью музами был щедро залеплен пестрыми афишами. Видно, хозяин предприятия, не довольствуясь сборами, торговал и занавесом, сдавая его под любую рекламу.
Программу открыл австрийский скрипач. Он сказочно возник на сиене — средневековый, сухонький, в черном фраке и точно в серебряном парике, — симпатично улыбнулся, поклонился генералам в первом ряду и в наступившей тишине старательно произнес:
— Петр Ильитчш Тчшайковски…
Смех пробежал по залу, но аплодисменты заглушили смех. Что касается Миши, то ничто не могло его примирить с судьбой лучше, чем добрая порция Чайковского, — унылость как рукой смахнуло, и он сидел, вперившись воспаленными глазами в скрипача. Его сменил огромный, важно поднимавший густые брови бронебойщик Топоров. Он спел дремучим басом «Ой, кум до кумы залицався…» Медсанбатовская сестра прочитала одну из «Итальянских сказок» Горького. Потом вышел дядя из тяжелой артиллерии. Он и сам был по виду РГК — резерв главного командования: жонглировал двухпудовыми гирями, пока не уронил одну из них чуть не на ноги маршалу.
В антракте Бабин уныло слонялся в одиночестве. Славка отыскал Дашу, которую вместе с другими регулировщицами усадили в первом ряду, около начальства, но после звонка вернулся на свое место.
Второе отделение концерта открыл знаменитый венгерский фокусник. Всезнающий Славка, усаживаясь рядом с Бабиным, довел до его сведения, что это гвоздь программы; до войны этот артист выступал для иностранной публики в ночном кабаре на острове Маргит в Будапеште. Он привез свое искусство из Мексики, а его собака — из Мадрида.
Зал затих, как только на сцене появился лощеный и напомаженный брюнет в смокинге, сверкающем черным шелком отворотов. Он поклонился залу, но свой номер показывал не публике, а мадридской собачке, которая уютно разлеглась в кресле и начинала лаять и улыбаться после каждого удавшегося фокуса. Такая артистическая приправа и создавала впечатление высокого искусства.
Впрочем, и в технике шулерства артист достиг совершенства. Он объяснил через переводчика, что различает масть не глядя, на ошупь, чувствительной кожей на кончиках пальцев. В подтверждение этого он обмотал глаза толстым полотенцем, разбросал под лай консультанта колоду карт и бегло называл любую, до которой дотрагивался.
— Нем тудем! Не понимаю! — смешно говорил он всем понятную мадьярскую фразу. Но под смех и одобрение публики тотчас осенялся улыбкой и вытаскивал решение из колоды.
Миша глядел, подавшись вперед. Славка тоже очень оживился — весь внимание! — следил за тем, как ловко перескакивают карты из одной кучки в другую — то пиковый валет, то дама треф, то червонная десятка, — в то время как собачка легла между двумя кучками карт и сторожила, скалилась всякий раз, когда фокусник пытался демонстративно подойти от одной кучки к другой.
Военная публика была в восторге. Очень уж любят у нас серьезную работу. Вот это товар лицом!
Вдруг послышался быстро нарастающий шум авиамоторов.
«Юнкерсы!» — понял Славка раньше, чем раздался воющий звук и три бомбы легли вблизи театра.
Никто в зале не пошевелился. Публика — закаленная. Но фокусник растерялся. Собачка, сунув хвост между ног, подалась под кресло. А из непостижимо белых манжет международного артиста поползли одна за другой карты.
Славка впился взглядом в фокусника. Всего лишь секунда растерянности.
— Разрешите продолжать? — спросил начальник ДКА, выглянув из-за занавеса, и махнул рукой артисту.
Видя спокойствие публики, фокусник пришел в себя и под хохот солдат и офицеров стал вытаскивать своего четвероногого консультанта из-под кресла.
Славка ударил себя по ляжкам. Миша удивленно оглянулся на него. Славка улыбался и хлопал себя по ляжкам, как человек, решивший мучительно трудную задачу. Потом он встал и, потянув Мишу за рукав, пошел по ряду к выходу. Что с ним случилось? Упираться было неловко, получится похоже на скандал. Миша решил беспрекословно последовать за Славкой.
В неосвещенном проходе на улицу шоферы возились у машин. Внезапный прилет «Юнкерсов» и беспорядочная бомбежка города вызвали здесь больше тревоги, чем в зале. Многие шоферы на всякий случай включили моторы.
— К Ватагину! — крикнул Славка знакомому шоферу, втолкнул Мишу впереди себя и сам ввалился торопливо в машину. — Так вот она в чем штука! Вторая колода поползла из манжет! Теперь-то понятно, что значил и тот горбатый монах — пиковый валет из манжетки!
— Ты так думаешь? — озадаченно приговаривал Бабин, ничего не понимая в происходящем.
— Только валет с сальным пятном на рубашке!.. Понимаешь? Горб! Горб — вот оно что тогда у них не совпало! Горб, черт! Горб…
Они мчались по темным улицам венгерского городка мимо мраморной статуи Франциска Ассизского, кормившего мраморных голубков, мимо полуразобранных противотанковых завалов. Какой-то автоматчик взмахнул фонарем и остался позади. Миша терпеливо мотался на заднем сиденье. Он знал, что Славка понял что-то решающее и важное, а что — он не догадывался. А Шустов разговаривал сам с собой — впервые такое слышал Миша.
38
