— за рулем. Позади, над Крафтом, бодрствуют автоматчики. Один положил забинтованную ладонь на плечо немца. Так они ехали, как друзья-товарищи. Мелькали золотые дубы за окном…
— Дай прикурить, — одеревенело сказал Славка.
Душан пошарил — тем привычным, очень мирным движением ищущих спичку рук — во всех карманах. И это движение показалось Славке смешным.
— От мотоцикла прикури, — сказал он, обнаруживая полное непонимание происходящего.
И всю дорогу он стонал… то в памяти, то в забытьи.
Душан только шевелил распухшими губами и косился изредка своим обветренным лицом на русского офицера, укутанного с головой в домотканое сербское одеяло. Этот бело-синий куль, не похожий ни на что, упрямо качался.
— О-о-о!..
— Хорошо хоть дорога сухая, — уговаривал его Душан, зная, что нечем помочь, и еще более замедляя движение.
— Хорошо, что ты едешь. Я тебя полковнику представлю… Будь же ты проклят! Тише! О-о-о!.. — стонал Славка.
— Да что ж я могу, друг! — оправдывался Душан и сам тотчас чертыхался на новом бугорке: — О, черт! Я же считаюсь с тобой, милый…
— Чижика взяли? — сквозь зубы спросил Славка.
Нисколько не задумываясь над незнакомым словом, Душан сразу понял, что речь идет о Крафте, и ответил:
— С нами, друг… О, ччерт!
Душан держал руку на Славкином лбу. Его серо-седая голова покачивалась, как казалось Славке, прямо над ним, и, странная вещь, был он похож на Дашу. Сквозь боль, жар и бред Славка все смотрел на серое, усталое лицо югослава, на седые пряди волос, крючковатый подбородок, а временами мерещилось Дашино курносое, розовое личико. Непохожие, а как брат с сестрой. В гудящей, шершавой голове все тянулась, лепилась и не могла связаться какая-то очень важная, просто необходимая мысль.
Душан, чувствуя, что Славкино беспокойство вызвано не только болью, понял его по-своему.
— Друже Шустов, — сказал он, — не волнуйся ты. Немец в машине. Лежит лицом вниз. Ему страшно.
Немец… Крафт… Вот оно! Сходство! Немец выдумал, что люди похожи черепными коробками и надбровными дугами. Глупости какие, жалкие глупости… Не лицами, а душами, человечностью, как Даша и Душан. Пережившие одно, передумавшие одинаково в Старобельске и под Белградом, воевавшие… Надо полковнику рассказать и Мише тоже… Душан, Даша, душа…
55
Из госпиталя просили срочно позвонить.
Когда Ватагин вернулся от генерала и ему сказали об этом, он не стал дозваниваться. Это о Шустове. Значит, делают ампутацию. Он выбежал во двор.
— Выкатывать? — обгоняя, спросил дежурный адъютант.
Это был Буланов, он все понял с первого взгляда.
— Пешком добегу.
Госпиталь в двух кварталах. Падал первый снег. И такой крупный, что даже часового залепило, он не успевал отряхиваться. Встречная легковая машина с забитыми стеклами остановилась.
— А мы к вам, — сказали в открывшуюся дверку.
— Я сейчас буду… Проведите его ко мне. Это привезли Крафта на первый допрос.
В приемном покое никто ничего не мог рассказать. Дежурный врач недавно принял смену. Сестры отсылали одна к другой. Хирург просил подождать: он еще не вышел из операционной. Ватагин постоял во дворе под снегом, закурил. Живой ли?…
Он помнил, как три часа назад, нагнувшись низко к лицу Славки, он сказал: «Ничего, полежишь, война не кончилась», и Славка ответил: «Всё… до лампочки. Вот только жаль, небритый». Врачи насчитали пять ранений, одно серьезное: в область почки. Извлекли из раны зажигалку, которая находилась в кармане и, приняв на себя удар осколка, глубоко вдавилась между ребер. Славка лежал в одиночной палате. Ватагина поразили коричневые ямины на его небритых, впалых мальчишеских щеках. Он лежал на животе, его трясло залпами мелкой дрожи. Казалось, он еще в пылу боя, в руках автомат, и он выпускает сразу полдиска… Залепленный снегом, полковник шагал по двору, курил. Мысль о том, что Славки, может быть, уже нет в живых, казалась нелепой. Вдруг вспомнилось, что в этом же госпитале находится на излечении Даша Лучинина. Вот как встретились…
Ватагина окликнули:
— Товарищ полковник!
У ворот стоял часовой, знакомый еще со Сталинграда: красивый молодой башкир. Тоже весь в снегу, он загадочно улыбался.
— Вызвали, а никто не знает зачем, — пожаловался полковник.
— А я знаю, — сказал автоматчик, сверкая зубами.
— Что ж ты знаешь? — стараясь быть спокойным, спросил Ватагин.
— У башкир поговорка есть: «Начатое дело — уже конченное дело». Сделали операцию Шустову!
— Не врешь? — задохнувшись, спросил Ватагин.
Башкир покачал головой, любуясь радостью большого начальника — полковника.
— Жив! — сказал он.
Ватагин даже вспотел. Он так ждал этого слова, но, сказанное башкиром, оно показалось сейчас непонятным. Ватагин даже подумал: по-русски ли тот сказал?
— А с рукой что? Тоже знаешь?
Башкир рассмеялся; как ребенок:
— И это знаю! Врач при мне говорил: «Живой будет Шустов, и рука будет целая»… Иди домой, товарищ полковник. Отдохни, спи.
Снегопад продолжался. Вот она, последняя зима войны.
Дождавшись хирурга, полковник не узнал от него больше того, что сказал автоматчик. Он шел, почти бежал по улице штабного городка.
Остановился: «Ничего не случилось, сейчас надо Крафта допросить, а об этом потом»… И снова побежал, тревожа часовых.
56
Прошло полгода после этих событий.
Было начало марта.
Огненная лава войны, точно в воронку, вливалась в Центральную Европу. По ночам несметное множество австрийских, баварских, вестфальских городов возносило в стратосферу дыхание пожаров, и в этом море огня английским и американским летчикам, возвращавшимся из операций — штурманам, стрелкам и радистам «Летающих крепостей», — начинало казаться, будто с нашей несчастной планеты сорвана ее твердая оболочка.
Всю зиму агонизировала гитлеровская империя.
Солнечным утром 10 марта полковник Ватагин ехал, догоняя войска, по той дороге в Западной Венгрии, что ведет из Веспрема на Сомбатхей.
Машину вел, как и прежде, лейтенант Шустов.
Со времени захвата Ганса Крафта на аэродроме в горах Шумадии полковник Ватагин и его
