время прогулки по долине я заметил несколько пасущихся баранов и коз, вместе с верблюдами, и теперь спросил хозяина, как он достаёт мясо и молоко.
– Иногда отнимаем у китайцев, когда они гонят с Эдзин-Гола в Баркуль и Хами гурты баранов и коз, иногда доставляет нам баранов один хороший монгол, – сказал лама. – Но молоко это – верблюжье, у нас есть хорошая верблюдица.
К чаю мы захватили с собой своих сухарей и китайских печений, так как заметили, что у хозяев имеется только дзамба.
– У нас бывает иногда даже свежий хлеб, – заметил лама по поводу нашего угощения, но сейчас запас муки кончился. – Нет ли у вас лишней, я вижу, вы люди запасливые?
Я сказал, что мы везём муку для баурсаков и лапши и что фунтов 15 я смогу уступить в расчёте, что у монголов на Эдзин-Голе мука найдётся.
– Это будет очень приятно, – ответил лама.
За чаем я спросил, чем обусловлена его ненависть к китайцам.
– Пять лет назад я дал обет мстить китайским купцам и чиновникам за своего отца, сестёр и брата и отнимать у них деньги, чтобы выкупить сестёр и брата из неволи. Тебе я могу рассказать, как это случилось.
Семья моя родом из Наньшаня; там в горах живут рядом монголы хара-ёгуры и тангуты шира-ёгуры, и отец у меня тангут, а мать монголка. Семья наша была бедная, и отец охранял табун коней китайского амбаня города Ганьчжоу, которые паслись возле нашего улуса. Меня, старшего сына, отец отдал в большой монастырь Чертынтон на реке Тэтунг, и я стал ламой. Вместе с монгольскими богомольцами я поехал в Лхасу и пробыл там в обучении в монастыре далай-ламы два года. Вернувшись оттуда, я посетил свою семью, но не застал никого. Оказалось, что амбань получил место начальника в Улясутае и взял туда моего отца вместе с семьёй и табуном для той же службы. Полгода спустя меня послали в один из монастырей Хангая, так как я хотел жить ближе к своей семье. Я побывал в Улясутае у амбаня и от его чиновников узнал ужасную историю. В первую же зиму после переселения отца случилась страшная гололедица в той местности, где он пас табун амбаня. Ты, конечно, знаешь, что в Монголии гололедица зимой – ужасное несчастье. Скот пасётся и зимой на подножном корму, потому что сена монголы не имеют. Когда трава покрыта толстым слоем льда, скот не может добывать себе пищу и гибнет в большом количестве от голода. Слой льда в этот раз был такой толстый, что даже кони не могли разбивать его своими копытами. Мороз держался, кони худели, начали падать. Отец пришёл в отчаяние и погнал табун в Улясутай, где у амбаня был запас сена. Но было далеко, и по пути пало ещё много лошадей. В Улясутай отец пригнал только треть табуна. Амбань рассвирепел, и хотя отец был невиновен в несчастии, его посадили в тюрьму, в грязную яму, где он вскоре умер, а двух сестёр и брата, красивого мальчика, амбань отправил в Пекин и продал богдыхану, сестёр в гарем, а мальчика в рабство, чтобы покрыть убытки, причинённые отцом. Когда я узнал об этом, то дал обет: взять у китайских купцов силой деньги, чтобы выкупить пленников у богдыхана. В монастырь, куда меня послали, я не вернулся, а мало-помалу составил отряд из монголов и тангутов, также так или иначе обиженных китайскими властями, и построил с ними эту крепость близ караванной дороги. Вот с тех пор, четвёртый год мы и живём здесь в пустыне. Но через год или два у меня, может быть, будет довольно денег, чтобы ехать в Пекин и снабдить своих помощников небольшими деньгами для обзаведения юртой, скотом и семьёй.
Мы выслушали этот рассказ с большим вниманием и не могли не извинить деятельности Чёрного ламы, пострадавшего от такого произвола китайского амбаня.
– А много ли у тебя помощников? – спросил я.
– Немного, ты почти всех видел. Их шесть человек, но один старый и большей частью остаётся дома, готовит нам пищу, пасёт верблюдов.
– Где же вы сбываете товары?
– В Баркуле и Хами у меня есть доверенные купцы, которые принимают от нас товар, конечно, с большой уступкой.
– А выдать тебя амбаням они разве не могут?
– Не посмеют, а место нашей крепости, они, конечно, не знают. И товар им привозят не мои люди, а посторонние монголы, которые получают его от нас в условленных местах в пустыне.
Часа в три пополудни лама сказал нам, что пора отправляться. Лошади были уже накормлены горохом, верблюды наелись. При помощи людей ламы мы быстро навьючили их; один тюк с товаром заметно уменьшился, и мы положили его на верблюда, который обнаруживал признаки усталости.
Мы очень дружески простились с ламой, благодарили его за гостеприимство и обещали завернуть к нему на обратном пути и привезти книги, если найдём их в Хара-Хото, и муки с Эдзин-Гола. Верблюдов вывели по одному через ворота в начало ущелья, где построили караван, во главе которого рядом с Лобсыном поехал на своём скаковом верблюде один из монголов ламы.
С четверть часа мы ехали вниз по ущелью, и я при дневном свете заметил, что оно делает несколько зигзагов, что удобно для отражения нападающих из засад. Лобсыну монгол-вожак сообщил, что он открыл и указал это прекрасное место для тайной крепости в пустыне; в этих диких бесплодных горах никто не мог предполагать наличие воды и корма так недалеко от караванной дороги. Вода, вытекавшая из-под стены крепости, быстро исчезала в наносе дна ущелья, которое ближе к караванной дороге было сухое, расширялось и ничем не отличалось от других соседних ложбин.
Выйдя на караванную дорогу, мы ехали по ней часа два в виду всё той же скалистой гряды продолжения Тянь-Шаня, то имевшей вид холмов, то представлявшей живописные острые вершины. Потом вожак неожиданно свернул влево вверх по мало заметной сухой ложбине, тянувшейся из группы острых вершин той же гряды. Ложбина углублялась, и на окраине группы перешла в ущелье, в котором появились кусты тальника, доказывавшие присутствие воды. Ущелье привело нас в небольшую котловину среди гор с прекрасной лужайкой, кустами и даже несколькими тополями – отличное место для ночлега, также совершенно незаметное с караванной дороги, но для больших караванов неудобное своими небольшими размерами. Для нас же корма было довольно, тем более, что трава не была потравлена, а топлива достаточно.
Солнце уже садилось, и проводник простился с нами, хотя мы предлагали ему остаться на ночлег.
– Начальник велел мне вернуться к ночи назад, – сказал монгол. – Он ждёт ночью китайский караван из Хами, и все люди ему нужны. На своём скакуне я через час буду уже дома.
В этом уютном скрытом уголке мы спокойно переночевали. На рассвете Лобсын взобрался на одну из вершин, с которой видна была караванная дорога; его разбудил отдалённый звон боталов, и ему захотелось посмотреть караван, который ночью подвергся нападению Чёрного ламы. Он, действительно, увидел его и насчитал 80 верблюдов и человек 12, частью ехавших на верблюдах, частью на ишаках, но издалека не мог определить, ехали ли монголы или китайцы.
Мы провели на этом месте большую часть дня: лошади и верблюды хорошо подкормились на лужайке перед трудным переходом, а мне удалось поохотиться. На скалистых склонах котловины, редко посещаемой людьми, ютилось несколько стаек кекликов, горных курочек; птенцы уже совершенно выросли, но всё ещё слушались голоса матери. Они бегали по склону между камнями, поклёвывая зёрна. Когда я поднимался к ним, мать, вскочив на камень, подавала тревожный клёкот, и все птенцы разбегались и прятались под камнями или за ними. А когда я подходил ближе, вся стайка по другому призыву вспархивала и перелетала на противоположный склон котловины. Мне пришлось несколько раз перебегать с одного склона на другой, выслеживая птиц, в чём мне с азартом помогали оба мальчика, тщетно пытавшиеся поймать какого-нибудь кеклика руками. За два часа охоты всё-таки удалось подстрелить десяток. Лобсын предложил мне взять в помощь нашу собачку, но она только мешала, бегала слишком быстро и вызывала переполох в стайке и слишком быстрый взлёт её.
Поздно вечером к ключу, сочившемуся по лужайке, вероятно, приходили на водопой горные козлы куку- яманы, которые встречаются в таких скалистых пустынных горах. Но мы не могли ждать до ночи и в три часа тронулись в путь, в трудный переход через Гоби. Напоили животных, наполнили бочонки и выехали на караванную дорогу. Этот переход мы выполнили, как и прошлый, с ночной остановкой на 3 часа в пустыне без развьючки и разбивки палатки, но для лошадей привезли несколько пучков тростника, срезанного на лужайке, а для огня – хворосту. На следующий день только часам к десяти мы закончили переход и остановились в широкой ложбине с большой луговиной по берегам ручейка, но сильно потравленной
