Когда мы туда пришли, пункт был уже готов. Думаю, что этот командный пункт готовился для какого-то другого штаба, не фронтового, а более высокого. Уж слишком там было все сделано на манер сталинских вкусов: фанерой облицованы стены (все дачи Сталина облицовывались Дубовой фанерой, и там было сделано так же), устроен длинный коридор, а от коридора в глубь горы проведены штольни. Все выполнено было очень хорошо. Был оборудован даже туалет. Военные в полевых условиях не могли и думать об этом. Но я никогда не слышал разговоров ни до того, ни тем более позднее, для каких целей и для кого готовился этот командный пункт. Напротив входа в подземелье располагалась старая ватная фабрика, метрах в 100 - 150 от него. Вход защищали от взрывной волны преграды. Чтобы не выбило дверей, были устроены надолбы, довольно толстые и крепкие.
Когда началась бомбежка, весь город оказался в огне. Гражданские лица и городской совет обороны (организация под председательством первого секретаря обкома партии Чуянова[111]) делали все, что могли. Но что они могли реально сделать? Столько было огня! Не могло хватить никаких городских средств тушения пожаров. Противник бомбил почти безнаказанно. Зенитные средства вели по нему огонь, но это его не останавливало, ибо зенитный огонь был малоэффективным. Враг подошел к городу уже близко, прорвал нашу оборону и вышел танками к Волге с северной стороны, в районе поселка Рынок. Создалось очень опасное положение. У нас не было ни подвижных войск, ни резервов, чтобы не дать врагу войти в город с севера. В этом случае он сразу захватывал заводы, прежде всего тракторный. Потеря его была бы очень ощутимой. Потом враг ворвался бы в старую часть города с хорошими каменными постройками. Да и сам тракторный завод с его цехами занимал крупную территорию.
Это была, собственно говоря, крепость. Выбивать оттуда врага было бы очень трудно. Тут армии оказали большую помощь рабочие Сталинградского тракторного. На нем ремонтировались танки и имелись рабочие, которые на месте испытывали эти танки. Были там и военные, которые принимали танки после ремонта. Пришлось использовать и эти силы. Рабочие, которые занимались испытанием танков, и военные контролеры преградили врагу путь прорыва в город и организовали оборону на первых порах. Потом мы стащили туда части с других участков фронта и построили оборону, которая была повернута к северу. Выйдя на Волгу, немцы достигли той цели, что прервали навигацию по Волге. Хотя к тому времени и навигации-то, собственно говоря, уже не было. Но все-таки еще можно было пользоваться водным путем. Когда мы только еще приехали в Сталинград, там располагался территориальный штаб. Этим районом командовал генерал Герасименко[112]. Я хорошо знал Герасименко по Киеву. Он там был до войны заместителем командующего войсками КОВО. Я считал, что это хороший генерал, который сделает все, что только можно сделать.
А когда мы прибыли в Сталинград, упомянутая штабная организация была превращена в армейское командование, и Герасименко предложили принять 28-ю армию в Астрахани. Он решил перебазироваться из Сталинграда в Астрахань на корабле по Волге и добрался с большим трудом, потому что не один раз подвергался бомбежке. Но все-таки добрался, кажется, даже без потерь, и расположился в Астрахани. Противник очень упорно вел наступление с северной стороны. Он, видимо, считал, что оттуда скорее прорвется и замкнет окружение войск, находившихся непосредственно в Сталинграде. Особенно серьезные бои завязались в районе Рынок. Помню, к этому времени прилетел к нам генерал Крылов[113], позднее - Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения. Он прибыл к нам из-под Севастополя. Незадолго до того мы сдали Севастополь. Штабисты Приморской армии улетели оттуда в Турцию, турки их отпустили, и они смогли прибыть в наше распоряжение.
Мы назначили тогда Крылова в группу войск для организации обороны в районе Рынок, где сложилась очень тяжелая обстановка. В это же время к нам прилетел писатель Константин Симонов. Пришел он ко мне и спросил, куда бы поехать ему на линию фронта, на передний край? Я сказал, что сейчас самый опасный участок, где противник настойчиво рвется в город, лежит в районе поселка Рынок; наша группировка там небольшая, и мы туда послали генерала Крылова, который должен организовать оборону, чтобы не дать противнику на этом направлении достигнуть цели. Симонов говорит: 'Хорошо, я туда и поеду'. И уехал. Крылов организовал хорошую оборону, и этот участок противник не смог занять, хотя ему удалось ценой больших потерь вклиниться кое-где в нашу оборону. А севернее он прорвался к Волге. Мы оказались в полуокружении, с северным участком не имели связи по железной дороге, нашим тылом была Волга, а у нас не было серьезных переправочных средств. Эти средства были отведены оттуда раньше или потоплены. Мы располагали только мелкими плавучими средствами, через Волгу переправлялись на лодках и катерах. Когда сложилось столь тяжелое положение, мы организовали переправу на левый берег Волги и в районе Рынок.
Но после того как противник прорвался к берегу в этом районе, мы напрягли все силы, что было нелегко, и разрушили собственную переправу. Не то враг мог бы ее использовать и выскочить на левый берег реки. Потеря переправы тяжело сказалась на нас. Фактически была нарушена возможность получать боепитание и пополнение для расположенных в городе войск. Наплавной мост был разрушен. В те дни к нам приехал и Малышев[114]. Я хорошо знал Малышева и уважал его. С какой целью он был прислан и что он должен был делать, мне не было понятно тогда и непонятно сейчас. Мы встречались, разговаривали. Но конкретно могли он нам помочь? Ничем, конечно. Однажды произошел такой эпизод. Хочу рассказать о нем, так как он характерен для поведения Сталина, особенно в ту пору. Звонит мне вдруг Сталин и довольно нервно, в грубой форме задает вопрос: 'Что это вы приступили там к эвакуации города?'. И начал резко высказывать свое неодобрение. Отвечаю: 'Товарищ Сталин, кто вам докладывал? Никакой эвакуации города нет и ничего такого не делается. Не знаю, откуда вы получили такие сведения, но эти сведения совершенно неверны'. Он положил трубку. Я задумался, кто мог сказать ему такую пакость и подбросить ее лично мне?
Решил позвонить уже уехавшему от нас Малышеву, хотя и не думал, что Малышев может пойти на такую низость. Да и разговора у меня с ним на эту тему никакого не было. Ни он не поднимал такого вопроса, ни я. Говорю: 'Вот, товарищ Малышев, звонил мне товарищ Сталин'. И рассказываю, зачем он мне позвонил. 'Да, - отвечает Малышев, - мне он тоже только что звонил и буквально в таких же выражениях высказал свое негодование. Сам не знаю, кто мог сочинить такую ложь'. Тут я подумал: 'Черт его знает, Чуянова. Не он ли? Вряд ли Чуянов пошел на такую низость'. Позвонил Чуянову. Спрашиваю: 'Товарищ Чуянов, вы не знаете, ставил кто-либо вопрос об эвакуации города? Сталин звонил по этому вопросу'. Чуянов: 'Он и мне звонил тоже и очень возмущенно выражал свое негодование'. Когда я опросил этих людей, то больше уже ни к кому не обращался. Понял, что это была проверочная выдумка Сталина, видимо, для профилактики. Никто об эвакуации не думал и никто ничего не делал для нее, хотя и нужно было бы подумать, нужно бы! Но я уже знал, что проявить такую инициативу - значит нарваться на очень неприятные последствия. Инициативу проявил сам Сталин, но поздно. Снова Сталин позвонил уже тогда, когда была утрачена всякая возможность эвакуации оборудования заводов Сталинграда: 'Нам нужно пустить завод на востоке, нельзя ли станочное оборудование тракторного, оружейного и других заводов эвакуировать?'. Отвечаю: 'Товарищ Сталин, сейчас уже совершенно невозможно эвакуировать что-либо. У нас нет никаких наплавных средств. Мы с трудом питаем армию, переправляем только нетяжелые грузы'. 'Ну, тогда что сможете'. Я говорю: 'Попытаемся'.
Начали мы было кое-что демонтировать из станочного оборудования, подтащили к Волге, в район переправы, но, кажется, так ничего и не вывезли. Потом это оборудование лежало там. Его забрали уже после разгрома группировки Паулюса. Вот такой имел место эпизод. Да ведь поступить иначе было не в наших интересах. Если бы действительно мы смогли вывезти из Сталинграда станочное оборудование, как сделали это в Харькове, то эти станки ох как пригодились бы! Много станков эвакуировали мы из Запорожья, буквально под носом у противника. Мы поручили провести эту операцию Корнийцу. Он был в те дни либо членом Военного совета Южного фронта, либо, кажется, представителем правительства Украины[115]. Корниец сыграл большую роль в эвакуации оборудования, и это оборудование сейчас же пошло на восток, что очень положительно сказалось на создании оборонной промышленности на новом месте. В Сталинграде же это не было сделано в результате неправильного понимания дела Сталиным. Он связывал, сковывал нашу инициативу, хотел все регламентировать из Москвы, а такая регламентация выходила нам буквально боком, потому что она парализовывала инициативу и не предоставляла возможности маневра даже в вопросах передвижения войск.
