самое главное, что всем ходом артиллерийской подготовки и самим наступлением он управлял не только по донесениям и телефонам, а лично видел все происходящее. Поехали мы с Ватутиным проверить готовность войск к наступлению. Все было готово. Завтра - наступление. Мы все детально расписали. Дали, кажется, два часа на артиллерийскую подготовку с довольно интенсивным огнем. На флангах, конечно, огонь был менее интенсивным. Мы хотели прорубить 'окно' и ввести в него танковую армию. А танковый корпус должен был на правом участке плацдарма выйти к Ирпеню. Мы предупредили Москаленко, что приедем завтра утром к началу наступления. Еще когда готовили наступление, сказали, чтобы нам на армейском командном пункте отрыли отдельную землянку, чтобы не мешать командарму. Он имел бы свою землянку, а мы - свою. Но Москаленко несколько перестарался. Сделали отдельные землянки и для Ватутина, и для меня. Там возник целый город из землянок: командующего фронтовой авиацией Красовского, командующего фронтовой артиллерией Варенцова, командующего артиллерийским корпусом Резерва Верховного Главнокомандования Королькова[246] и, конечно, самого Москаленко. Приехали мы туда на рассвете. Нас встретил дежурный офицер и сказал, что подъезжать к линии фронта нельзя, а надо идти по окопному проходу и следует пригнуться, потому что траншея была неглубокой. Пришли на командный пункт. Он был оборудован хорошо, мы остались довольны.
Ватутин посмотрел на часы и сказал адъютанту: 'Отбеги на такое-то расстояние по ходу сообщения и дай там условный сигнал, пусти ракету для начала артиллерийского огня'. Ракета взвилась в стороне, как он приказал, чтобы ею не выявить командного пункта и не вызвать на себя артиллерийский огонь противника. Загудела земля: начала вести огонь наша артиллерия. Это такая, знаете ли, военная симфония. Для нас она была радостной, приятной. Все дрожало. Противник отвечал, но не интенсивно. В завершение артподготовки полетели волнами наши бомбардировщики, а за ними штурмовики 'ильюшины'. Я вышел из землянки и смотрю: летит группа самолетов. Не помню, сколько их было. Вижу, летят 'илы'. Говорю: 'Это наши завершающие. Скоро и пехота начнет действовать'. И вдруг 'илы', не доходя до нашего командного пункта, начали стрелять. Снаряды и эрэсы стали рваться на линии расположения командного пункта и на наших артиллерийских позициях. Думаю: что же это такое? Что случилось? Глянул туда, где располагался командующий авиацией Красовский. Нет его! Размышляю: 'Наверное, немцы привели в порядок наши трофейные 'илы', они под видом наших самолетов пробрались сюда на низкой высоте и расстреливают нашу артиллерию'. Кричу: 'Где же Красовский? Позовите его!'. Пришел он. 'Товарищ Красовский, это немцы?'. 'Нет, товарищ Хрущев. Это наши'. - 'Как так наши? Откуда вы это знаете? Может быть, немцы отремонтировали что-то из трофейных машин?'. 'Нет, это наши. По расписанию, вот у меня расписание, в это время должны прилететь 'илы' и штурмовать вражеские позиции. Вот они и штурмуют'. Я возмутился. Этот случай свидетельствовал о невысоком уровне подготовки авиации. Спутать свои позиции с чужими было, кажется, просто невозможно. Слева Днепр, уж лучшего ориентира не придумаешь. На юге противник, мы наступаем с севера. Лес до Днепра занят противником, а перед лесом пятачок, чистое пространство, занимают советские войска. Просто не знаю, как тут можно перепутать. Но на войне порою и невероятное становится вероятным. Ясным днем, на местности с четкими ориентирами наши штурмовики, несмотря ни на что, вели огонь по своим войскам.
Ну, кончилось и это. Штурмовики улетели. То была, действительно, последняя волна. Поднялась наша пехота и двинулась вперед. Сопротивление врага было слабенькое. Все у него было разрушено, просто выкошено. Двинулись танки. На главном направлении мы все выкосили. Но правый фланг врага подвергся менее интенсивному огню, и там немцы уцелели. Они решили оттуда нас контратаковать, ударив по левому флангу наступающих войск. Мы, глядя с командного пункта[247], видели, как поднялись в рост немцы и бегут к нам. Все происходило очень близко. На этом направлении, в районе Вышгорода, у нас стояла чехословацкая бригада. Ватутин приказал Свободе контратаковать немцев. Тот атаковал и сбил их наступление. То было последнее усилие врага в районе плацдарма, чехословаки сыграли тут полезную роль и восстановили прежнее положение. Наше наступление продолжалось. Торжественная минута! Начались бои нового этапа нашего наступления на запад. Мы вышли на западный берег Днепра, дрались за освобождение Киева, матери городов русских и столицы Украины. У каждого из нас подпирал к горлу комок, лились слезы радости. Наконец-то пришло это время! С 1941 г. нас отбросили так далеко, к Сталинграду. Наши самолеты уже не могли и долететь до Киева. А вот сейчас мы находимся под Киевом и завтра-послезавтра окажемся в самом Киеве. В это время представителем от Ставки приезжал Жуков. По- моему, никого другого и не было. Он появился на второй или на третий день наступления. Помню, как для нас с ним в Ново-Петровцах был оборудован погребок, где мы спали ночью, а днем сидели, обменивались мнениями, шутили. Когда на третий день наступления мы покинули ночью свою землянку, прежнего переднего края не существовало. Мы оттеснили немцев далеко в лес, в Пущу Водицу, бои велись уже где-то под Киевом. Мы же били со своего плацдарма на Святошино, то есть западнее Киева, чтобы не дать противнику выскочить из города и не встать на дороге Житомир - Киев. И мы этого добились.
Заместителем командующего войсками фронта стал Гречко[248]. Перед наступлением мы его послали в Межигорье, чтобы он оборудовал себе командный пункт, наблюдал оттуда за ходом боя и помогал организовывать войска. Помню, заходило солнце, стоял теплый вечер, но все-таки осенний, мы вышли в бурках внакидку. Приехал Гречко, докладывает мне. Так как рост у него огромный, а я давно его знал и относился к нему с уважением, то пошутил: 'Товарищ генерал, вы, пожалуйста, встаньте подальше. Мне трудно смотреть вам в лицо, когда вы делаете доклад'. Он засмеялся, а я попятился назад, и он продолжал докладывать. Суть была ясна: противник разбит. Но мы это знали так же, как и он. И вдруг вдали раздался взрыв. И в городе поднялся клуб дыма. Зная расположение Киева, я говорю: 'Это немцы взрывают завод 'Большевик' в западной части города, перед Святошино. Раз взрывают, значит, бегут'. Перед началом нашего наступления я попросил генералов и всех командиров наступающих частей назначить специальные группы, которые, когда наши войска ворвутся в Киев, сразу направились бы к зданиям ЦК партии, штаба Киевского Особого военного округа. Совнаркома, Академии наук и другим городским центрам с тем, чтобы, если немцы не успели их взорвать или сжечь, но заложили заряды, - обезвредить эти мины и фугасы. Это потом сыграло задуманную роль.
И когда начались взрывы, я обратился к командующему артиллерией фронта: 'Товарищ Варенцов, прошу приказать артиллерии накрыть Киев беглым огнем'. Он недоуменно смотрит на меня. Знает, какой я патриот Киева, как я люблю этот город. И вдруг я приказываю ему обстрелять Киев? Объясняю: 'Почему я хочу это сделать? Если вы сейчас обстреляете город, это ускорит бегство немцев. Мы создадим панику. Враг меньше причинит вреда Киеву. А снаряды много не навредят. Это будет небольшой обстрел, беглый, разрушения легко восстановим. А если немцы задержатся, то они могут заложить фугасы и нанести значительно больше вреда Киеву'. Баренцев отдал приказ, и начался обстрел Киева. Кончился тот день, закончились бои, и мы с Ватутиным ушли к себе разобраться в происшедшем, наметить действия на завтра, а потом и отдохнуть в отведенных для нас землянках. Красная Армия вступила в Киев ночью с 5 на 6 ноября. Получился особо торжественный день, как раз накануне юбилея Октябрьской революции. Теперь могут говорить, что мы приурочили освобождение Киева к государственному празднику, и мне ради хвастовства можно было бы и согласиться. Но, честно говоря, вовсе нет. Просто так сложились обстоятельства. Тем не менее, получилось хорошее совпадение во времени. Тогда, правда, официального празднования у нас никакого не состоялось.
Но приятно было чувствовать себя победителями. Наши войска успешно продвигались в направлении Житомира. Противник был разгромлен и не оказывал особого сопротивления. Путь был открыт, хотя силы у нас для развития наступления были небольшие. Я оценивал как большой успех и прорыв вражеской обороны, и разгром его тут, и занятие Киева. Нам помогло то обстоятельство, что тогда мы дважды предпринимали наступление с Букринского плацдарма к югу от Киева. Противник, видимо, стянул туда войска, а нашу перегруппировку войск и перенос наступления на север, в район Старо- и Ново-Петровцев, то есть к Лютежскому плацдарму, не заметил. Главные силы у него оставались на Букринском плацдарме, где он ожидал дальнейшего нашего наступления. А мы ударили с севера, и внезапно. Немцы не ожидали тут удара, и войск у них здесь было немного. Пока они начали перегруппировываться, мы эти войска разгромили и вышли на шоссе Киев Житомир, отрезав путь отступления тем их войскам, которые находились в Киеве, так что они были вынуждены уходить из города в сторону Белой Церкви. Таким образом, неудачные попытки нашего наступления на Букринском плацдарме сыграли свою положительную роль, введя противника в заблуждение. Это помогло нам меньшими усилиями разгромить его с другого направления. Рано утром 6 ноября я послал в Киев своего шофера Журавлева.
