признать Германскую Демократическую Республику и установить с ней дипломатические отношения. Это будет способствовать нормализации отношений между народами, между государствами. Но требуются усилия и, я повторяю, терпение. Конечно, одного терпения недостаточно. Надо изыскивать возможности для переговоров, проявлять упорство в достижении договоренности, нормализации отношений.
Сейчас ГДР получила все условия, необходимые для развития независимого государства. Она имеет государственность, армию, свои границы. Она их контролирует и защищает. Она имеет сильных друзей в лице социалистических стран. Поэтому капиталистическим державам решить проблему с позиции силы не удастся. Так вопрос сейчас уже не стоит. Это понимают противники коммунизма и вынуждены считаться с реальностью. Я не помню, кто (Эйзенхауэр или Идеи) спросил у меня: знаком ли я с Аденауэром? Я сказал, что лично незнаком, но по печати довольно хорошо его знаю, хорошо знаком с его позицией и политикой, которую он проводит. Она ничего хорошего нам не сулит. Мой собеседник посмотрел на меня, сделал такое 'доброе лицо' и сказал: 'Вы знаете, было бы полезно вам с ним встретиться. Он совсем не такой человек, каким, я вижу, вы его себе представляете. Он добрый старик. С ним можно разговаривать'. Я ответил: 'Что касается добрых стариков, то здесь вопрос индивидуального подхода в оценке их доброты. Наша позиция противоположна той, о которой вы говорите, - 'с добрым лицом и с добрыми намерениями'.
Беседа перешла уже за обеденный стол, и я не так остро ставил вопрос. Я знал, что нас пока разделяет пропасть. Мы - люди из разных лагерей, поэтому для них он добрый, а для нас он злой. Однако я отвлекся. Не хочу сейчас говорить, как конкретно формулировались вопросы, обсуждавшиеся на встрече в Женеве. Я рассказываю только по памяти, не пользуясь специальной литературой. К тому же сейчас это уже пройденный этап политической борьбы. Я хотел рассказать здесь лишь о характере, о духе нашей встречи, которая была все-таки полезной. Капиталистические страны прощупывали нас и, видимо, определили, что с нами вряд ли имеет смысл разговаривать по принципиальным вопросам с позиции силы. Не знаю, тогда ли они окончательно уверились в этом. Но, во всяком случае, они почувствовали, что мы не поддадимся. Мы продемонстрировали миру, что стремимся к мирному сосуществованию, однако без таких уступок, которые свидетельствовали бы, что нас можно вытеснить с наших позиций путем запугивания. Мы же тоже почувствовали, что, хотя честно и искренне высказали свое стремление к мирному сосуществованию, заявив, что не преследуем никаких завоевательных целей, в чем обвиняла нас печать капиталистического мира, все равно мы не сумеем убедить западные страны пойти на улучшение наших отношений. Мы тогда считали, что на первых порах хорошо было бы договориться о расширении торговых отношений. Особенно хотели мы торговать с США.
К тому времени они приняли закон, ограничивающий торговлю с Советским Союзом. Хотели мы расширить торговлю также с Францией и Англией. Однако, как я уже говорил, вопросом вопросов оставалась проблема Германии. Здесь, как мы считали, возникали точки соприкосновения, от которых зависело, поднимется ли политическая температура до критического градуса или же удержится нормальной: не холодной и не горячей, а теплой, которая взаимно бы согревала нас и создавала благоприятные условия для мирного сосуществования двух систем, капиталистической и социалистической. Мы добивались мирного сосуществования на государственной основе. Вопросы идеологии и философии мы тут всегда выделяли и открыто заявляли, что мирное сосуществование социалистической и капиталистической идеологий невозможно, что они несовместимы, пока каждая сторона остается на своих принципиальных позициях, с которых нельзя сходить. Тут надо вести борьбу до конца, и каждому здравомыслящему человеку ясно, что идеологические вопросы могут решаться только в борьбе и будут решены лишь в результате чьей-то победы. Если мы являемся коммунистами, марксистами, ленинцами, то верили и верим, что победа останется за новым, прогрессивным строем, за марксизмомленинизмом. А раз так, то какой же может быть разговор о мирном сосуществовании с капиталистической идеологией?
Вот так прошло наше совещание в Женеве. Мы вернулись оттуда, не добившись желаемых результатов. Но это будет не совсем точно. Все-таки результат имелся: мы как-то нарушили изоляцию, которая существовала раньше вокруг нас. Это выразилось хотя бы в том, что Англия пригласила нас в гости, и мы это приглашение приняли. По тому времени это являлось хоть каким-то прорывом фронта. Эта встреча дала многое. Во-первых, она дала нам возможность лично познакомиться. Мы лучше узнали позиции друг друга. Встреча происходила после смерти Сталина, и западные страны, в свою очередь, познакомились с новыми руководителями СССР. Они смогли взвесить, что это за люди и на что они способны, чего можно от них ожидать. Смогут ли они путем нажима что-то от нас получить или нет. И мы тоже конкретнее и реальнее смогли представить себе наших оппонентов. Документ, который мы приняли, тоже значил немало. Он, конечно, выявил разногласия по коренному вопросу, но зато создалось определенное понимание того, где мы еще не подготовлены решать вопросы путем переговоров. Вопрос остался в исходном положении. Я считаю, что встреча для нас была очень полезной. Если говорить о себе, то я ее рассматривал как наш экзамен, как выход в люди, пробу сил и примерку к плечу партнеров, представлявших другие страны, оценку их понимания вопросов в сравнении со своим. Это имеет большое, очень большое значение для руководителей. Особенно для нас, людей, которые долгое время жили под крылышком Сталина. Сталин сам решал все международные вопросы, давал направления внешней политики СССР, и вдруг мы остались без Сталина.
Надо было, как говорится, на людей посмотреть и себя показать. Нам хотелось узнать получше характеры людей, их подход к решению государственных вопросов и прочие качества, которые необходимо знать о каждом политическом деятеле. Нужно знать своего партнера, знать своего противника, чтобы лучше строить свою политику. Это позволяет понять, по каким вопросам и на какой основе можно договориться, а по каким вопросам договориться нельзя. Зная людей, легче понять, как строить взаимоотношения со странами, с которыми у нас есть спорные вопросы. Это имеет большое значение. Всегда противные стороны ищут разные подходы к решению вопросов: то расстилают мягкие ковры, по которым шагают неслышной, кошачьей, мягкой походкой, то вдруг начинают рычать и издавать другие угрожающие звуки. В политике все должно быть соразмерено. Если, как говорится, на полтона выше возьмешь, можешь кальсоны испачкать; а с другой стороны, не доберешь эти полтона, покажешь, что ты не понимаешь вопроса, и тогда противник или насядет на тебя, или перестанет уважать тебя, считаться с тобой. Одним словом, взаимное обнюхивание, взаимное обхаживание на официальных и неофициальных заседаниях, а особенно при встречах, на ужинах и обедах очень много дают с точки зрения познания партнера, познания деятелей международной политики и глав государств, с которыми надо жить в мире или в войне. Во всяком случае, жить. Ведь мы живем на одной планете, и нерешенные вопросы беспокоят каждого.
Надо примериться, как жить, как строить свои взаимоотношения. Я считаю, что в Женеве состоялась очень полезная встреча. Она имела большое значение для нашего советского государства, для нашего руководства. Из прощупывания, я считаю, наша делегация вышла с честью, выполнила задачи, возложенные на нас нашим советским правительством и нашим Центральным Комитетом. Я все рассказываю от собственного имени. Некоторые могут сказать, что же, там других не было? Тем более, что главой делегации был Булганин. Там был Молотов, был Жуков и дополнительный аппарат из отдела политической информации ЦК. Я высказываюсь от своего имени, потому что диктую свои воспоминания. Конечно, и все другие лица вели беседы, высказывались и имели свое мнение. Но общая политическая направленность была у нас единой, без всяких оттенков. Поэтому и позиция, которую я излагал, была единой. Это, собственно, была правительственная позиция, позиция Центрального Комитета. Никаких иных мнений в нашей делегации вообще не было. Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли те, кто будет знакомиться с моими записями.
Когда мы вели беседу за столом, то главы делегаций чаще адресовались ко мне персонально. Конечно, ко всем обращались, и вроде на равных. Но я чувствовал, что и Идеи, и Эйзенхауэр, я уж не говорю об Эдгаре Форе, обращались чаще ко мне. Когда возникали вопросы, на которые, я считал, должен был ответить глава государства, я придерживал себя и, как говорится, становился за спину Булганина. Булганин же часто как бы подталкивал меня плечом. 'Отвечай ты, отвечай ты... ' - шептал он мне. И я отвечал. Не уклонялся. А Молотов? Молотов из нас был наиболее опытен в политических переговорах. Он уже не раз участвовал в подобных конференциях во времена Сталина. Но он уже приобрел определенную репутацию. Человек 'НЕТ' - так говорили о нем. Поэтому, может быть, западные лидеры считали, что с Хрущевым легче договориться. Скорее всего, они понимали, конечно, что структура нашего государства держится на марксистско-ленинском учении, и поэтому роль партии, роль Центрального Комитета, а следовательно, и роль первого секретаря ЦК велика. Одним словом, не скрою, что мне приходилось больше
