обсуждали домохозяйки на кухнях и алкаши в подворотнях. Удивлялись всему, но самое удивительное — что можно вот так запросто сесть на пароход и съездить в Париж, не говоря уже обо всех остальных «абсолютно недоступных» местах.
Не могу удержаться от сравнения 1956 года с веком XIX, тогдашней «оттепелью» во время правления императора Александра II Освободителя. Сейчас на «Победе» путешествовал писатель Паустовский, тогда, в 1862 году, на перекладных — российский драматург Александр Островский: «…вот где был простор посмотреть да посравнивать свое и чужое. Так ли уж правы были они, когда в молодые годы вместе с Аполлоном Григорьевым и другими юношами из “Москвитянина” заранее, наугад гордились тем, что мы “не чета Европе старой…” К началу 1860-х годов глухо запертые на Запад двери распахнулись. Выездной сбор с прежней фантастической цены в пятьсот рублей был снижен до пяти, и толпы русских, подхваченные либеральным ветром, хлынули за рубеж.
После долгих лет пребывания за частоколом николаевского острога русский человек ехал в Европу. Что искал он в ней, что находил?… Ехали в свадебные путешествия, partie de plaisir, насладиться видами Италии и Швейцарии, музеями и театрами Парижа, европейским комфортом… Русский человек, живший в царствование Николая и воспитанный этим временем, привык к тому, что все нельзя, на всё запреты, что надо скрывать и желания, и мысли, — и тут терялся поначалу, а потом испытывал особого рода легкость среди толпы свободно двигавшихся, непринужденно говоривших, державшихся с достоинством людей. Пусть впечатления эти внешни, поверхностны, но для короткого знакомства и их хватало».
Воистину, новое — это всего лишь позабытое старое. Я хорошо запомнил свои ощущения, но не от круиза, вокруг Европы я не ездил, такие деньги мне и не снились. Как я писал, отец взял меня с собой в 1956 году в Лондон. Удивляло все, но особенно поразили витрины, даже не обилием выставленных в них товаров, а своей неземной красотой. Я и сейчас помню, как сравнивал пыльное, даже грязное окно московского гастронома с одиноким серым муляжом свиного окорока с роскошью съестных припасов в зеркальном блеске лондонских витрин. Я не голодал и не нуждался, кремлевская кухня не страдала от дефицита, наверное, я эти деликатесы пробовал и раньше, но никогда представленных таким образом их не видел.
Россия всегда отличалась своей закрытостью, здесь во всяком иностранце видели шпиона, а если и не шпиона, то персону не очень желательную. Каждый россиянин, отъезжавший за рубеж, вызывал подозрение и раздражение властей. Так было во все постмонгольские времена, когда пожестче, когда послабее. При Иване IV Грозном сношение с иностранцами грозило дыбой, затем наступило потепление, Петр I и его преемники не просто разрешали, заставляли своих подданных путешествовать, учиться у Европы. Нагляделись, научились, и взявшие Париж в 1814 году молодые офицеры-генералы попытались подогнать российские порядки под европейские. После подавления бунта декабристов не просто ударили заморозки, установились серьезные морозы. Чтобы совершить заграничный вояж, требовалось личное разрешение императора Николая I, и давалось оно далеко не всем. Александру Пушкину, к примеру, получить его не удалось. При царе-освободителе Александре II вновь наступило послабление, затем при его преемниках пришло новое похолодание, сменившееся сталинским режимом, скорее грозненским, чем николаевским.
Сталин, как и Грозный, понимал, что прочность его тирании зависит от того, насколько тщательно законопачены все границы, и он держал их, как тогда говорили «на замке». На замке не столько от иностранных шпионов, сколько от собственных граждан. Пока границы заперты и люди не знают, что делается в окружающем их мире, руки властителя развязаны, он может делать, что заблагорассудится, одновременно убеждая, что лучше его подданных никто в мире не живет. Большинство ему верит и, даже если сами они не очень счастливы, то убеждены, что у «них» дела обстоят еще хуже.
Открывая границу, страна вступает в соревнование с окружающим миром, политико-экономический строй должен доказать и показать свою эффективность. Отец постоянно повторял, что «та система победит, которая предоставит людям лучшую жизнь». Он не сомневался в победе и не боялся соревнования ни с Западом, ни с Востоком.
Осознавал ли отец до конца, что совершает, подписывая постановление, разрешавшее круизы, туристические поездки? Думаю — и да, и нет. Он осознавал, что жить в XX веке в наглухо законопаченной стране невозможно, тем более что скоро, очень скоро мы заживем лучше любой заграницы. Тогда не мы, а они станут нам завидовать.
С другой стороны отец, как все его сограждане, не ощущал и не мог ощущать всех аспектов, реальных и чисто внешних, — различия между нашими мирами. Он владел цифрами, метрами жилья на душу населения у них и у нас, потреблением мяса, молока и масла и многого другого у нас и у них, радовался, что вот по такой-то позиции мы приблизились к ним. Но до самой макушки заваленный ворохом каждодневных бумаг, он не задумывался, что означает увидеть воочию.
Вслед за «Победой» вокруг Европы начали курсировать еще и «Россия» с «Грузией». В конце августа 1956 года в Ленинград с ответным визитов на трех судах, польском «Батории», норвежском «Метеоре» и финском «Боре-1», приехали туристы из Франции, Англии, Италии, Швеции, США и Норвегии. Больше всего, около четырехсот человек, среди них оказалось итальянцев. Пароходными экскурсиями дело не ограничилось, один за другим открывались европейские самолетные маршруты, обслуживавшиеся невиданными на Западе реактивными Ту-104. Я уже не говорю о поездах. Поездка в Европу перестала быть привилегией одних лишь чиновников. Отец подписав «разрешение на выезд» рядовому человеку, прорубил, уже не окно в Европу, а дверь, отпер ее и запирать не собирался.
Так уж получилось, что вскоре после европейского вояжа «Победы» в июле 1956 года перестали глушить Би-би-си. Во время визита в Великобританию отец с Булганиным пообещали премьер-министру Энтони Идену сделать этот шаг доброй воли. Теперь больше не требовалось вслушиваться в прорывающиеся сквозь мощное гудение обрывки слов, перескакивать с волны на волну в надежде, что сегодня где-то глушат не столь прилежно. «Голос Америки» и «Свободную Европу» глушили по-прежнему, но они не пользовались у москвичей особым доверием. Считалось, что американские радиостанции сродни нашей собственной пропаганде.
В 1956 году Российская Федерация обрела право иметь собственную газету. 1 июля вышел первый номер «Советской России», органа недавно образованного Бюро ЦК по РСФСР и Правительства Российской Федерации. В 1949 году поводом для начала «Ленинградского дела» послужила организованная в Ленинграде Всероссийская ярмарка. Сталин обвинил ленинградцев в противопоставлении России, Москве и Союзу. И… полетели головы. Теперь времена переменились. Российская Федерация начала обретать собственное лицо и обзаводиться необходимыми для этого атрибутами.
В сталинские времена каждый посетивший нашу страну мало-мальски значимый иностранец ценился на вес золота (я уже об этом писал), сейчас от них просто отбоя не было. Москва стала очень популярной в мире, особенно после XX съезда и сенсационного выступления на нем Хрущева. Каждому, будь то американский сенатор, французский бизнесмен или английский журналист, очень хотелось повстречаться с отцом. Отец, насколько позволяло время, старался не отказывать, иностранцы его интересовали не меньше, чем он интересовал их. Он не только делился с посетителями своими взглядами на мир, но сам набирался от них знаний о еще не очень ведомом ему «тамошнем» мире и его устройстве. Так уж получилось, что предпочтение отец отдавал «буржуазным» политикам, с ними ему было интереснее. Общение с руководителями зарубежных коммунистических партий все больше ложилось на плечи «профильного» Секретаря ЦК Михаила Суслова и руководителя Международного отдела Бориса Пономарева.
Молотов «однобокое» поведение отца посчитал идеологически неверным и на одном из заседаний Президиума ЦК попенял ему. По мнению Молотова, отец все больше вторгался в компетенции главы правительства, в чьи обязанности входит вести переговоры с капиталистами, а Секретарю ЦК, то есть отцу, следует обращать больше внимания на отношения с компартиями.
Критику отец учел. 28 и 30 июня он общается с французскими коммунистами, затем — 9, 10 и 11 июля принимает, одних за другими, представителей коммунистических партий Бельгии, Великобритании, Италии и одновременно ведет переговоры с шахиншахом Ирана Мохаммедом Реза Пехлеви, Генеральным секретарем ООН Дагом Хаммершельдом, принимает своего давнего знакомого — американского инженера, участника строительства первой очереди московского метро Генри Моргана, сенатора США Аллена Элландера и еще многих других интересных ему людей. Со временем отец, к неудовольствию Молотова,
