часа, — пишет Мухитдинов. — Наконец Ворошилов, Хрущев и другие переговорщики вернулись».
— Мы сказали им всю правду, — начал с порога Хрущев. — Клименту Ефремовичу пришлось оправдываться перед членами ЦК. Все происшедшее не вписывается в рамки Устава партии. На Пленуме разберутся.
— Правильно, — поддержали Хрущева его сторонники, — давайте созывать Пленум.
Хрущев сказал, что договорились открыть Пленум завтра, в 2 часа дня. Молотов не согласился, он считал, что Президиум обязан представить Пленуму свое мнение, и его следует изложить на бумаге. Молотова никто не поддержал, даже председательствовавший Булганин никак не реагировал на его слова.
«Булганин сидел молча, — отмечает Мухитдинов, — инициатива перешла в руки Хрущева».
— Пошли, Клим, выйдем и расскажем, о чем мы тут договорились. Пленум соберем завтра, — обратился отец к Ворошилову.
Члены Президиума, кто совсем тихо, кто чуть погромче, выразили свое согласие.
Тем временем собравшаяся в зале заседаний Президиума «двадцатка» выросла до ста человек, настроение у них становилось все решительнее. Вскоре в комнате, где теснились члены Президиума ЦК, появился Игнатов. Вслед за ним вошли Хрущев с Ворошиловым.
— Или Президиум собирает Пленум немедленно, или Пленум открывает свое заседание самостоятельно и приглашает членов Президиума с отчетом в Свердловский зал Кремля, — проинформировал Игнатов. Ему очень нравилось демонстрировать свою власть и решительность.
Заседание Президиума ЦК продолжилось в боковой комнате уже в его присутствии и при его участии. К тому моменту Булганин освободил председательское кресло. Отец привычно занял свое место.
— О чем будем говорить? — отец с усмешкой смотрел на своих оппонентов.
В зале повисло молчание. Молотов попытался вернуться ко много раз повторенным обвинениям Хрущева, но уже без былого задора, по инерции, и, не получив поддержки, смешался, начал заикаться и умолк.
Шепилов сидел нахохлившись, с посеревшим лицом: еще бы, это надо так опростоволоситься.
— Несмотря ни на что мы обязаны продемонстрировать единство, — осторожно начал Маленков. — Это важно не только для нашей партии, но и всего мирового коммунистического движения. Мы откровенно поговорили, поспорили, порой очень резко, теперь давайте согласованно, единой позицией всего Президиума, без ненужной групповщины выйдем на Пленум ЦК.
Маленков сделал паузу, ожидая реакции, но ее не последовало.
— И еще, партия основана на критике и самокритике, — продолжил Маленков, — за нее нельзя преследовать, такова наша принципиальная позиция, давайте обойдемся без мести.
— Без мести, — поддержал Маленкова Шепилов, — посмотрите на китайских товарищей, они своих товарищей за совершенные ими ошибки, за их недостатки не только не исключают из партии, но и из руководящих органов не выводят.
— Что же, ваша позиция ясна, — выдержав паузу, произнес отец. — Наверное, и решение уже подготовили? Не зря же вчера вас троих в комиссию выбирали.
В его тоне сквозила явная издевка.
— Не писали никакого решения, Никита Сергеевич, — вопреки логике и здравому смыслу, неуверенно, я бы даже сказал жалобно, отозвался за всех Маленков. Он впервые назвал отца по имени и отчеству. Знакомые уже более двадцати лет, с середины 1930-х годов, они звали друг друга по имени: Никита, Георгий. Обращение по имени-отчеству прозвучало как сигнал безоговорочной капитуляции и одновременно как мольба о пощаде.
— Как это не писали? — возмутился сидевший рядом с Игнатовым Мыларщиков. — Шепилов вчера в восемь вечера забаррикадировался на пятом этаже ЦК, оккупировал всех стенографисток, парализовал всю остальную работу.
— Клевета. Дикая фантазия, — взвизгнул Шепилов. — После возвращения из Финляндии Никита Сергеевич поручил мне сделать доклад, выступить на совещании руководящих кадров общественных наук.
Действительно, такое совещание состоялось, и на нем с вступительным словом выступал кандидат в члены Президиума и секретарь ЦК Шепилов, но не 21 июня, а 14–16 июня 1957 года.
— Я должен был выступать на совещании… — голос Шепилова дрожал, — никаких стенографисток не вызывал. Это можно проверить. Я работал на даче и по телефону продиктовал текст выступления по вопросам теории. Это же все неверно. У девушек-стенографисток можно все проверить.
— Они с Маленковым готовили резолюцию, — вставил свое слово Суслов. — Маленков начал писать ее на заседании.
— Это абсолютный вздор. Я писал совсем не то, — забеспокоился Маленков.
— Как не то? Я тебе тогда же говорил, зря ты резолюцию пишешь, — перебил его Микоян.
— Я выступления товарищей на Президиуме записывал, кто что сказал, — оправдывался Маленков.
— Для чего записывал? — спросил кто-то. Маленков не ответил.
— Резолюцию вы, товарищ Шепилов, писали или нет? — воспользовавшись паузой продолжил допытываться Суслов, понимавший, что ему представился уникальный шанс уничтожить своего конкурента, набиравшего силу на ниве пропаганды.
— Не давал мне лично никто такого поручения, — окончательно сник Шепилов и обреченно добавил: — не привлекался и не писал.
— Я — Первый секретарь ЦК и буду докладывать на Пленуме обо всем, что здесь произошло, — отец сделал вид или на самом деле не обратил внимания на перепалку о резолюции. — Вы все тоже изложите свою позицию. Товарищи заслушают нас и примут решение.
«То есть вместо вопроса “О неудовлетворительном руководстве Первого секретаря ЦК Хрущева” на Пленуме ЦК поставили абсолютно противоположный, надуманный вопрос “Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова”», — задним числом возмущается Каганович.
— Давайте голосовать, — жестко произнес отец.
Проголосовали единогласно и всем Президиумом перешли из боковой комнаты в зал заседаний. Там их уже заждались.
— Для волнений нет ни малейших оснований, — успокоил отец делегатов. — Пленум открывается завтра, 22 июня в 2 часа дня, по внутрипартийному вопросу.
Зал заседаний Президиума опустел. За столом оставались только участники уже закончившихся многодневных дебатов, но чем заняться теперь, они себе не представляли. Отец же закрывать заседание не спешил. Молчание, ставшее мучительным, снова прервал секретарь, он передал отцу какую-то записку.
«Хрущев надел очки, — Мухитдинов описывает происходящее до мельчайших деталей, — прочитал… “Это от Брежнева, — произнес Хрущев, — вот что он пишет… ” — и начал читать записку.
В записке говорилось (Мухитдинов воспроизводит ее по памяти. —
Никто не сказал ни слова, но думаю, все будто заново увидели истинное лицо автора. Поразила его осведомленность о происходящем, вплоть до последних часов. Эта весьма своевременная поддержка опять изменила мнение Хрущева о Брежневе и опять перед ним открылась дорога наверх».
Очень интересное свидетельство Мухитдинова. Мне же Брежнев всегда представлялся стойким и последовательным сторонником отца, по крайней мере, до 1964 года. Оказывается, я ошибался.
В шесть часов вечера, как и в предыдущие дни, председатель, теперь уже не Булганин, а Хрущев, объявил заседание закрытым. Отец предложил встретиться завтра прямо на Пленуме в два часа дня в Свердловском зале Кремля.
Никаких протокольных мероприятий на вечер 21 июня не планировалось, и из Кремля отец отправился в ЦК. За ним потянулись его сторонники. Им следовало условиться насчет завтра, к тому же у отца за два вынужденных дня «простоя» поднакопились неотложные дела.
Оппонентам отца тоже надо было определяться с завтрашним днем. Они привычно собрались в
