Отец только покачал головой.
Вскоре я узнал, что отец наконец решился и эксперименты начнутся через несколько недель. Как-то вечером он сказал, что переоценил готовность американцев к соглашению. Но отец сохранял оптимизм, раньше или позже решение принимать придется. Сейчас мы испытаем только то, без чего невозможно обойтись.
Взрывы прошли удачно. Р-12 получила боеголовку мощностью около одной мегатонны. Колоссальная величина по тем временам. Нас тоже ожидали приятные вести: эквивалент боезаряда П-5 увеличился более чем втрое, с двухсот до шестисот пятидесяти килотонн.
Что испытывали еще, я сказать не могу. Я знал далеко не все. Испытания заняли чуть больше месяца. Затем снова установилась тишина. Взрывов ни мы, ни американцы не производили, но и переговоры об их запрещении шли вяло. Конца этому не предвиделось. Отец нервничал: раз не удается договориться, значит, там, за океаном, держат камень за пазухой, выжидают удобный момент, готовятся. Атомщики не прекращали ни на день работу и у нас. А раз так, то и испытания не могли не возобновиться. Вот только чьи нервы сдадут первыми?
Осенью 1958 года залихорадило в Германии. Политическая температура то поднималась, то чуть падала. Отец все пытался увязать несовместимое: мирный договор с единой Германией с существованием двух германских государств — капиталистической ФРГ на западе и строящей социализм ГДР на востоке.
И все это в условиях осажденной крепости, которую, стоит только зазеваться, могут атаковать враги. Несмотря на все призывы к миру и дружбе, ощущение угрозы не проходило ни в Кремле, ни в народе. Социалистический лагерь, осажденный лагерь, военный лагерь — вот терминология тех лет. Отсюда, как залог безопасности, — крепкие границы, исключающие проникновение в наше расположение как враждебных сил, так и лазутчиков, стремящихся выведать наши секреты.
Отец добился мирного сосуществования. Новый политический термин знаменовал собой первый шаг — предложение не рассчитывать на войну как на единственное средство решения межгосударственных проблем. И не более.
Мы держали оборону монолитным социалистическим лагерем. С недавних пор в него вступила ГДР, наследница нашей доли, полученной в результате раздела поверженной фашистской Германии. Ни канцлер Западной Германии Аденауэр, ни американские президенты не желали признавать существование Германской Демократической Республики как независимого государства — союзника СССР. В их понимании право на жизнь имела только одна Германия — Западная, их союзник, а на востоке — это так, территория, и управляет ей не правительство, а режим Ульбрихта. Раньше или позже ему придет конец. Отец с этим согласиться не мог и не хотел, он требовал не только констатации равенства СССР и США, но и уважительного, равноправного отношения к нашим союзникам, в том числе к их границам. И тут нашла коса на камень: разделительную линию между двумя Германиями американцы считали демаркационной, пересекая ее, они не возражали против предъявления документов, но только советским пограничникам, восточных немцев они не замечали в упор.
Отец настаивал, предупреждал, что он, как только заключит мирный договор с ГДР, тут же передаст ей контроль над границей. США угрожали в этом случае применить силу.
Наиболее выпукло эти несуразицы проявлялись в Берлине — там разделительная полоса пролегала по улицам города, через нее свободно курсировали поезда метро и электрички. Перешел на противоположный тротуар, а дальше можно беспрепятственно разгуливать по всей территории ГДР. Раздолье для разведок и политических провокаторов. Так рассуждал отец, и так до отца рассуждал Сталин. Будем объективны, так же думали и на Западе.
Сталин попытался разрешить проблему путем ассимиляции Западного Берлина. Действовал он по- солдатски просто: объявил блокаду. Логики он придерживался гулаговской — оголодают, на брюхе приползут. Не оголодали и не приползли, выручил воздушный мост. Зато отношения с союзниками испортились донельзя. Дело чуть не закончилось войной. Пришлось срочно заключать новое соглашение, оговаривающее правила доступа западных стран в Берлин. Во многом оно для нас оказалось более жестким, чем Потсдамские протоколы. Наученные горьким опытом, западные союзники цеплялись за каждый пункт, за каждую мелочь.
Собственно, отца волновала та же проблема, что и Сталина: на территории социалистического лагеря оказалось инородное включение, если его не получается ассимилировать, то следует хотя бы нейтрализовать.
Цель сохранилась, но методы ее достижения отец избрал иные. Он не собирался грозить голодом, те времена, к счастью, ушли безвозвратно. Отец надеялся соблазнить западноберлинцев бескризисной социалистической экономикой, процветанием.
Ему виделось, как ориентированные на Запад торговые связи одна за другой заменяются устойчивым восточным партнерством. Жизнь становится все лучше, краше, и постепенно Западный Берлин из политического противника превращается если не в союзника, то, по меньшей мере, в благожелательного нейтрала. Впервые отец эти мысли в осторожной форме высказал в начале года в интервью западногерманским журналистам. На них в мире не обратили особого внимания.
Вот как отец воспроизводит в мемуарах ход своих рассуждений: «ГДР не могла согласиться на условие Западной Германии, а Западная Германия, если надо будет выбирать, тоже не согласится создать единую Германию на социалистической основе. Надо было разработать предложения, которые бы закрепили статус-кво. Мы считали: капиталистическая часть Германии и социалистическая часть, каждая признается самостоятельной, что фиксируется. Каждая подписывает мирный договор. Западный Берлин и сейчас существует отдельно, на особом статусе. Было предложено Западному Берлину дать статус вольного города.
Я выдвинул и форсировал разработку вопроса. Переговорил по телефону с товарищем Ульбрихтом. Я ему изложил свои предложения… Товарищ Ульбрихт к ним отнесся скептически, особенно к предложению о вольном городе. Я ответил, что сам считаю это условие очень сложным, возможно, при мирных переговорах оно не будет принято, но другого предложения у нас нет. Мы не можем отказаться от своих завоеваний и на капиталистической основе создать единую Германию. Другая сторона социализма не примет. Надо рассуждать реально… вместе с Западом взвесить сложившиеся условия. Им разумно было бы заключить с нами договор, не создавать антагонистических столкновений, не нарушать мирного сосуществования.
Товарищ Ульбрихт сказал:
— Был прецедент, Данциг был когда-то вольным городом, что из этого вышло?
Я ответил:
— Должно выйти! Много пока не получится. Может быть, мы и не добьемся от наших бывших западных союзников согласия на своих условиях. Но надо искать разумное решение. Мы должны гарантировать независимость Западного Берлина, записать это в договоре, заручиться согласием Объединенных Наций. Западный Берлин станет вольным городом с социально-политическими условиями, зависящими от желания жителей. Должно гарантировать полное невмешательство во внутренние дела вольного города с той и с другой стороны».
Не меньше, чем мирный договор, отца беспокоили перспективы атомного вооружения Западной Германии, установки на ее территории ракет, нацеленных на города Советского Союза. Чем шире круг людей, обладающих возможностью нажать на кнопку, чем ближе расположены атомные базы, тем меньше уверенность в собственной безопасности.
Западный Берлин в этом свете вызывал особые опасения. С его территории можно вести огонь в любом направлении. Атомное оружие оказывалось даже не вблизи границ, а просто на нашей территории.
Одной из инициатив отца в тот период стали переговоры о предотвращении возможности внезапного нападения. С этой целью он предложил запретить полеты самолетов с атомным оружием на борту над территорией других государств и над открытым морем. Чем больше разрыв, чем шире нейтральная полоса между ударными силами, тем выше безопасность обеих сторон. Отец не рассчитывал, что американцы легко пойдут навстречу. Он не торопился, рассчитывал на будущие всходы.
27 ноября 1958 года советское правительство направило официальные ноты своим бывшим союзникам по антигитлеровский коалиции, а также обеим Германиям, где объявило, что по истечении шести месяцев оно передает все свои права, связанные с взаимоотношениями с Западным Берлином и
