— Надеюсь, свежим? — съязвил отец. Он окончательно взъярился и сказал, что поедет один.
Корректный Лодж отпарировал:
— В этом случае правительство штата не может отвечать за безопасность.
Аргумент прозвучал серьезно, и отец сдался. Вечером на приеме он высказал мэру Паулсону все, что думал.
Эпизод с Диснейлендом по неведомым законам человеческой психики высветился ярким пятном, остался практически единственным, что по сей день помнится о днях визита американцам. Легенда повествует, что отцу до смерти хотелось посмотреть на знаменитые аттракционы. А когда его туда не пустили, он до того рассердился, что не смог сдержать своих чувств. Что ж, версия отвечает доброму американскому чувству юмора. Я бы ее принял, если она хотя бы приближалась к действительности. Но отец имел весьма слабое понятие, что это за диснеевская страна и чем она знаменита.
Информацию об инциденте в Лос-Анджелесе президент Эйзенхауэр получил поздно ночью. Несмотря на разницу в часовых поясах (Лос-Анджелес от Вашингтона на три часа), Лодж ежевечерне по телефону докладывал президенту об итогах дня.
На сей раз он не стеснялся в выражениях этот «сукин сын Поулсон» испортил всю обедню, устроил скандал на пустом месте, целый день дразнил, провоцировал Хрущева и, наконец, добился своего тот публично пригрозил прервать визит и прямо отсюда, из Калифорнии, улететь во Владивосток.
Президент и не подозревал, да и никто не подозревал, что Поулсон действовал не по своей инициативе, а выполнял прямое указание его собственного вице-президента. [50] Но это уже совсем другая история, я ее подробно излагаю в «Пенсионере союзного значения» — третьей книге «Трилогии об отце».
Эйзенхауэр расстроился, ссора с отцом, да еще публичная, никак не входила в его планы. Поздно ночью он позвонил мэру Сан-Франциско, уже упомянутому мною Джорджу Кристоферу, и, посетовав на не в меру ретивого Поулсона, рушащего все внешнеполитические планы Вашингтона, попросил его по возможности выправить положение Кристофер пообещал сделать все возможное.
Он нашел чисто человеческий выход из положения. На вокзале в Сан-Франциско (делегация путешествовала по Калифорнии поездом), немного волнуясь, Кристофер встречал отца Отец вышел из двери вагона на перрон без улыбки, сосредоточенный, мало ли какая неприятность здесь ему уготована Вчера он уже получил впечатляющий урок «американского гостеприимства».
На улыбку протягивавшего ему обе руки Кристофера отец отреагировал кисло Кристофер понял, что выполнять просьбу президента спасти ситуацию будет не так-то просто, и решился на экспромт. Еще не закончив рукопожатие, он стал озираться по сторонам, а потом, наклонившись со своего почти двухметрового роста к отцу, доверительно шепнул «А где же босс?» Отец смотрел на него снизу вверх недоуменно-настороженно «Что еще надумали эти американцы?»
«Мой босс, — Кристофер кивнул на стоящую поблизости женщину с огромным букетом роз, — приготовился к встрече, а ваш босс никак не появится».
Широкой улыбкой Кристофер демонстрировал, что «за пазухой» у него не упрятано ничего, кроме благожелательности Отец тоже заулыбался. Впервые со вчерашнего дня.
«Господин председатель, — Кристофер снова доверительно наклонился к отцу, — мы с вами только притворяемся важными шишками, а сами отлично понимаем, в чьих руках власть».
Отец расплылся в улыбке, он понял, что Кристофер — не Поулсон, и, с удовольствием вступив в игру, тоже заозирался.
Тут в дверях вагона появилась мама. Супруга Кристофера вручила ей букет, о чем-то заговорила. Мама попыталась ответить ей по-английски. Лед окончательно растаял. Дальше шло как по писаному. Кристофер выполнил поручение президента, и, как он мне впоследствии рассказывал, выполнил с охотой, с первой улыбки они с отцом благорасположились друг к другу. Кристофер время от времени посещал Москву, они подолгу беседовали с отцом в Кремле.
В сентябре 1971 года Кристофер в очередной раз приехал в Москву, рассчитывал снова увидеться с отцом, привез сувениры, но опоздал буквально на пару дней 11 сентября отец умер. Из газет Кристофер узнал о постигшем нас горе, неведомыми путями разыскал мой телефон. Мы договорились о встрече на следующий день в его номере в гостинице «Националь».
Последний раз я встретился с 93-летним Джорджем Кристофером в Сан-Франциско, в преддверии празднования наступления третьего тысячелетия. Выглядел он бодро, я бы сказал весело, за ланчем очень подробно, в деталях рассказывал о той памятной встрече с отцом. Именно тогда я узнал о звонке президента Холодная война закончилась, и Кристофер не считал себя обязанным хранить ее тайны.
Маленькая деталь. Едва мы уселись за стол, Кристофер заказал нам обоим по рюмке водки. Я воспринял это как дань моему русскому происхождению. Мы чокнулись за дружбу, ту, что была, и за будущую тоже. Кристофер предложил повторить, я вежливо отказался, посчитав, что он продолжает ублажать мою «русскость». И ошибся.
— Вы как хотите, — сказал хозяин, — а я еще выпью.
И выпил. С удовольствием.
Я еще подивился: все-таки девяносто три года старику.
Через год Кристофера не стало. Его «босс», жена, умерла еще раньше. Жалко, когда уходят такие люди.
В течение всей поездки отец пытался через голову администрации наладить прямой диалог с американцами, чем доставлял обеим сторонам немало хлопот. Отец обижался, подозревал, что между ним и простыми людьми Америки хотят возвести преграду. Порой его опасения имели основания, а иногда он просто не хотел понять, что далеко не все в США готовы ему по-дружески пожать руку. Там же, в Калифорнии, отцу довелось посетить завод компьютеров фирмы IBM в Сан-Хосе. Через тридцать лет Томас Уотсон-младший, в те годы президент компании, рассказал мне: его особенно беспокоило, как бы работавшие на заводе выходцы из Венгрии не устроили гостю «теплый» прием. Пришлось день визита объявить выходным, распустить их по домам. Одновременно ему посоветовали держать себя с отцом поофициальнее и, по возможности, не улыбаться. Мистеру Уотсону не удалось последовать инструкции. «Ваш отец с таким искренним юмором рассказывал разные истории, что удержаться я просто не мог. Губы сами расплылись в улыбке и больше не собрались в предписанную из Вашингтона маску, — вспоминал Том Уотсон и потом добавил: — До встречи с ним я знал только одного человека, который так легко находил нужный тон с любой аудиторией, это был мой отец. Теперь к нему добавился ваш». Из уст Тома Уотсона эти слова прозвучали величайшей похвалой.
Я нашел старую фотографию: с подносами, наполненными нехитрой снедью из кафетерия, бок о бок шествуют низенький, колобком, отец и худой, долговязым журавлем, Уотсон — оба смеющиеся.
Нужно сказать, в то время не только отец, но и специалисты в нашей стране весьма смутно представляли, что такое IBM. На заводе внимание отца привлекли не компьютеры. Он уделил им приличествующее для воспитанного гостя внимание, не более. Не преминул заметить, что и у нас есть вычислительные машины, не хуже. Хозяин не спорил, только усмехнулся.
Отца потряс кафетерий. В 1959 году в нашей стране еще не додумались до самообслуживания. Отец восхищался полочкой, по которой движется поднос, выставленными на всеобщее обозрение тарелками и блюдцами. Поразили его блестящие пластиковые поверхности столов. Оказались ненужными вечно грязные, в пятнах скатерти.
— Смахнул крошки, протер тряпкой, и все чисто, — восхищался он.
Отец с восторгом прокатил свой поднос вдоль витрин. За ним примерился Громыко. Следом шли остальные члены делегации. Они неуверенно брали подносы, с опаской опускали их на направляющие и потихоньку начинали подталкивать их вперед, каждую секунду ожидая подвоха. Мало кому из них в последние годы доводилось доставлять своими руками пищу от плиты к столу. На то существовали официанты, домработницы, на худой конец, референты.
Неожиданности не заставили себя ждать. В полочке почему-то оставили разрыв, небольшой, в размер подноса. Отец, следуя за Уотсоном, благополучно преодолел его, правда, заметил предательскую преграду в последний момент. За ним перепрыгнул через щель Громыко, а тянущийся за ним министр высшего образования СССР Елютин, зазевавшись, грохнул свой поднос наземь. Происшествие вызвало всеобщее
