как Челомей приказал немедленно выбросить чужака вон. Охрану строго предупредил: без его личного разрешения не пускать никого, какие бы удостоверения не показывали. Поднялся скандал, Туполев накричал на строптивца по телефону. Не подействовало. Увещевания министерских начальников тоже не привели к желаемому результату. По постановлению правительства ангар принадлежит ему, — стоял на своем Челомей, — хотите отобрать, обращайтесь к Сталину. К Сталину обращаться не рискнули, а за Челомеем укрепилась слава человека неуживчивого.
Отцу история пришлась по душе, ему импонировали люди подобного склада.
К сожалению, удачливый период у Челомея закончился скоро. Пульсирующий двигатель, едва родившись, исчерпал свои возможности, скорости больше тысячи километров в час выжать из него оказалось в принципе невозможным. А в те годы все бредили сверхзвуком. Тихоходам отводилось место только в музее. Вот тут-то Владимир Николаевич, что называется, уперся: на другой тип двигателя переходить не желал, доказывал, что резервы его детища далеко не исчерпаны. Конечно, через звук перепрыгнуть он не рассчитывал, но недостаток скорости намеревался компенсировать, прижавшись к земле. Зато какая экономия средств!.. Челомей велел сделать плакат. На одном листе два разреза: турбореактивного двигателя и пульсирующего. Первый состоял из тысяч сложнейших деталей, а второй — труба да заслонка. Проще конструкцию себе трудно и вообразить. Доказательства, приводимые Челомеем, никто всерьез не рассматривал, его упорное сопротивление объясняли несносностью характера.
Беда не приходит одна. У Челомея появились могущественные конкуренты.
Ракетами постепенно начинали интересоваться еще вчера чисто самолетные конструкторские бюро. Первым на неизведанную стезю вступил Семен Алексеевич Лавочкин, он взялся, как я уже упоминал, за разработку зенитных ракет.
За ним к новому делу потянулся Артем Иванович Микоян. Как базу для своей крылатой ракеты он использовал модифицированный реактивный истребитель МиГ-15, в те годы наш лучший самолет такого класса. Так родилась поразившая воображение отца «Комета» — комплекс, предназначенный для поражения боевых кораблей. Первый вариант ракеты сбрасывали с самолета, затем для обороны побережья сделали модификацию, запускаемую с земли. Назвали ее «Сопкой». Но и Лавочкин, и Микоян, и другие авиаторы умели делать железку, планер, не возникало проблем и с двигателями. Самолетчики и мотористы хорошо «притерлись». Сейчас к этой паре добавлялся третий, возможно, главный партнер — система управления. Все, что мог сделать человек, теперь перекладывалось на плечи приборов.
Задачу предстояло решать практически с нуля.
С нуля и начали. На Ленинградском шоссе приступили к строительству грандиозной фирмы. В ее стенах предстояло собраться лучшим специалистам, всем, кто имел хоть какое-нибудь представление о системах автоматического управления.
Работы велись с размахом. Над ракетными делами шефствовал сам Берия, он знал толк в масштабных проектах. Одновременно с лабораториями и производственными корпусами заложили и внутреннюю тюрьму. Там планировалось разместить немецких ученых. Тех, кого удалось разыскать в Германии. А возможно, не только немецких.
Управлять всем этим огромным разношерстным коллективом — и нашими, и немцами, и учеными, и строителями — поручили «железному» сталинскому директору Еляну. Главным инженером нового конструкторского бюро стал только что закончивший военную академию Сергей Лаврентьевич Берия.
Челомей не входил во вновь образованный альянс. Для Лавочкина Челомей конкуренции не составлял, а с Микояном их дорожки пересеклись. «Иксы» Владимира Николаевича и «Кометы» Артема Ивановича относились к одному классу вооружений, занимали общую «экологическую нишу». Тут борьба развернулась не на жизнь, а на смерть. Все преимущества оказались на стороне Микояна. И дело не только в поддержке двух могущественных фамилий. Вслед за «Кометой» он сулил создание новых сверхзвуковых ракет, как только появятся подходящие турбореактивные двигатели, а Челомей застрял в тупике.
Для развития нового направления конструкторскому бюро Микояна требовались новые площади, новые люди. Заниматься ракетами в ущерб истребителям никому и в голову не могло прийти. Вот тут очень кстати пришлось бывшее поликарповское КБ, новый руководитель которого так неразумно цеплялся за неперспективную тематику. Микоян предложил объединить усилия двух организаций под своим, естественно, руководством. А заодно и прихлопнуть конкурента. Об этом, конечно, вслух не говорилось. А тут и оказия подоспела. В организации Берии (несмотря ни на что, именно так люди прозвали это КБ) готовилось очередное постановление правительства о дальнейшем развитии работ. Не составило особого труда включить туда пункт о подчинении 51-го завода, так официально называлась организация Челомея, конструкторскому бюро Микояна.
Решение вышло в феврале 1953-го, на нем стояла подпись Сталина. О случившемся Владимир Николаевич узнал, когда все уже свершилось и ему предложили освободить помещение. Он бросился обивать пороги. В гневе и отчаянии попытался дозвониться до Берии. Безрезультатно. Секретарь передал: если Челомей понадобится, они его отыщут сами.
— А как вы меня найдете? — в растерянности спросил Владимир Николаевич.
На том конце провода только хмыкнули. Вскоре не стало и Берии.
Описанный прием поправки своего благосостояния с помощью постановлений правительства за счет соседа, а еще лучше конкурента «с целью консолидации усилий» не являлся ни в те, ни в последующие времена чем-то из ряда вон выходящим. При возможности им с удовольствием пользовался и сам Владимир Николаевич.
Нас, естественно, завораживает магия известных фамилий, тень родителей неизбежно ложится на детей. Ради справедливости хочу отметить, что, упоминая о Серго Берии, я не хотел бросить на него тень, тем более зловещую. Я с ним незнаком, но встречался с людьми, работавшими с ним в те годы и в последующие. Отзывались о нем неизменно положительно, как о хорошем инженере и приличном человеке.
После ареста отца сына не только сняли с работы, но и недолгое время держали под арестом. А затем, освободив из тюрьмы, его отправили работать подальше от Москвы — на Урал. На всякий случай, как сказал мне отец. Такие тогда были правила в жизни. Детей уже не сажали, но еще боялись. Потом Серго Лаврентьевич под фамилией Гегечкори возглавлял одну из оборонных организаций в Киеве. У него хватило характера заново защитить диссертацию. Научной степени его тоже лишили, на всякий случай.
Челомей ушел профессорствовать в МВТУ. Его лекции приходили послушать не только студенты соседних групп, но и преподаватели. Явление для нашего века совсем необычное. Но спокойная жизнь не удовлетворяла Владимира Николаевича, и тут родилась идея раскрытия крыла в полете. За пульсирующий двигатель Челомей больше не цеплялся, учел ошибки прошлого. Хотя и расставаться со своим первенцем ему было больно. В проект заложили турбореактивный мотор конструкции академика Микулина.
Следовало всерьез браться за чертежи. Но с кем? И где? После упорных хлопот Министерство авиационной промышленности в середине 1954 года согласилось на существование некоей специальной конструкторской группы человек в двадцать. Курам на смех! О серьезном проектировании, не говоря уже об изготовлении опытных образцов, и думать не приходилось.
Владимир Николаевич продолжал стучаться во все двери. Забыв о самолюбии, когда ему указывали на дверь, он возвращался через окно. Только бы зацепиться, получить пусть самый плохонький заводишко, на худой конец — цех, а люди придут, конструкторский костяк, переданный Микояну, снимется по первому сигналу. Они ни на день не теряли связи со своим Главным.
Первым отозвался адмирал Павел Григорьевич Котов, отвечавший за вооружение Военно-морского флота. Но его веса не хватало, он мог помочь, но не мог решить. Министр авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев тоже выступал за, но высовываться по своей инициативе наверх не рисковал.
С большим трудом Челомей пробился к министру обороны маршалу Булганину. Разговора не получилось. Хозяин кабинета слушал его невнимательно, явно скучал. Владимир Николаевич ушел разъяренный. До последних дней одно упоминание фамилии Булганин в присутствии Челомея вызывало у него гневную вспышку, портило ему настроение на весь оставшийся день.
Дошедшие до ушей Владимира Николаевича высказывания отца на маневрах Тихоокеанского флота в 1954 году, его восторг по поводу невиданных ранее возможностей пусть и чужой «Кометы» заставили Челомея обратить свой взор в сторону ЦК.
