Новому году, поставили его перед отцом. Он несколько оживился, налил всем по бокалу шампанского. Пришедшие женщины сказали, что пришли попрощаться — их переводят в другие места, но теплые чувства к отцу они сохранят и запомнят его как доброго и хорошего человека, с которым было приятно работать.
К концу этой взволновавшей всех нас речи у них на глазах появились слезы, прослезился и отец. До сих пор наша семья хранит самые теплые чувства к этим женщинам. При жизни мамы они нередко заходили к ней и поговорить, и помочь по хозяйству. После ее смерти с оставшимися в живых мы изредка встречались на Новодевичьем кладбище, у могилы отца.
Так, прощанием, и закончился новогодний праздник. Через полчаса все разошлись…
В начале 1965 года мы окончательно переехали на новое место. Весь тот год и отец, и мы привыкали к его новому положению пенсионера. Вдобавок ко всему из-за нервного потрясения он тяжело заболел. Поначалу врачи даже подозревали рак поджелудочной железы, но диагноз не подтвердился — это было только воспаление. Беззубик назначил лечение, отец ему прилежно следовал, и все обошлось, если не считать строжайшей диеты и полного отказа от спиртного до конца дней. Но и до этого отец не злоупотреблял спиртным, хотя и не был ханжой: не прочь был по праздникам выпить рюмку-другую хорошего коньяка. Подаренная на юбилей в апреле 1964 года бутылка коньяка 70-летней выдержки, который он тогда только попробовал и по достоинству оценил, так и простояла в буфете до 1971 года и была допита на поминках…
Постепенно отец стал успокаиваться, интересоваться происходящими событиями, подыскивать себе занятие.
Обычным пенсионерским развлечением, кажется, считается рыбная ловля. Оно и понятно — максимум потери времени при минимуме затрат и хлопот. Этим делом отец никогда не увлекался. Помнится, только в Киеве пару раз мы перебирались с дачи, стоявшей на обрывистом правом берегу Днепра, на низкий левый. Компания была большая, шумная. Прихватывали с собой сеть, — тогда еще на эту снасть запрета не было. С шумом и гамом заводили ее на лодке подальше в реку, выметывали и начинали тянуть. Уловы у высокопоставленных рыбаков были невелики, но за вечер на ведро ухи набиралось. Разжигали костер, и допоздна не смолкали разговоры. Бывало, запевали украинские песни. Эти пляжи, сеть и рыба, удирающая из нее в последний момент, запомнились мне на всю жизнь.
Теперь все наперебой советовали отцу рыбачить. К советам он отнесся скептически, но решил попробовать. В кладовке отыскалась коробка с лесками и блеснами — давний подарок Вальтера Ульбрихта, я принес удилище и катушки. Несколько дней отец занимался снастями, читал специальные книжки. Наконец все было готово, и он отправился на Истру — узенькую речушку, протекавшую сразу за забором дачи. По берегам то тут, то там сидели рыболовы. Отца они не узнали, и он без помех расположился на приглянувшемся месте.
Закинул удочку и стал ждать. Как и полагается, клевало редко и плохо. Он вытаскивал, проверял наживку, закидывал снова. Не помню, поймал он что-нибудь или вернулся без улова, но эксперимент закончился неудачно — отца раздражало это бессмысленное сидение.
— Сидишь, чувствуешь себя полным дураком! Так и слышится, как рыбы под водой над тобой потешаются. Не по мне это, — подвел он итог своим впечатлениям.
Больше на рыбалку он не ходил и только, гуляя по берегу, осведомлялся у рыбаков об успехах. Удочки так без дела и простояли до конца его жизни. Сейчас они так же мирно стоят у меня…
Особой проблемой его нового существования стал отрыв от внешнего мира. Обилие информации из многочисленных источников — государственных, партийных, хозяйственных, дипломатических, разведывательных, доверительных, нашей и зарубежной прессы — сменилось тонким и тщательно процеженным ручейком новостей газет, телевидения, радио. Раньше он называл нас бездельниками, заставая у телевизора. Теперь времена изменились, и отец посмеивался: «Мое дело пенсионерское, пусть “они” там решают, а я посмотрю, что сегодня в программе, что нам покажут». Выходя на прогулку, он не расставался с маленьким батарейным радиоприемником «Сокол». С утра по старой привычке прочитывал газеты от первой до последней страницы, часто неудовлетворенно хмыкал:
— Жвачка… Разве можно так писать? Какая это пропаганда? Кто в это поверит?
Информации отцу явно не хватало. Он разыскал подаренный ему еще в 50-е годы американским бизнесменом Эриком Джонстоном всеволновый приемник «Зенит» и стал слушать западные «голоса». Новости не радовали. Постепенно упразднялись все его нововведения. Одним из первых шагов стал возврат к централизованному управлению народным хозяйством. Председатели ликвидированных совнархозов потянулись в Москву в министерские кресла. Места всем не хватало, приходилось срочно изыскивать необходимые площади. Внимание Косыгина привлекли строящиеся жилые дома на только что пробитом проспекте Калинина. Было дано указание переоборудовать их под новые ведомства. Переделка проектов влетела в копеечку, ведь функциональное жилье и присутственное место несовместимы. Перед затратами не остановились, новорожденные министерства требовали своего, настал их час.
В Петрове-Дальнем отец жил не один. В поселке было еще несколько дач. Там жили заместители Председателя Совета Министров Михаил Авксентьевич Лесечко и Игнатий Трофимович Новиков, министр финансов Арсений Григорьевич Зверев. При встречах они всячески демонстрировали отцу свое уважение, но, видимо, не очень зная, как и о чем с ним теперь говорить, по старой привычке начинали полудокладывать, полурассказывать о своих служебных делах, словно ожидая распоряжения или совета. Отца тяготили и эти встречи, и эти разговоры. Он старался избегать контактов с бывшими подчиненными.
Дачный поселок обслуживался небольшим клубом с кинозалом, где регулярно, два раза в неделю, демонстрировались новые кинофильмы. Но туда отец практически не ходил. Дачи в поселке были отделены друг от друга глухими зелеными заборами с деревянными воротами, выходящими на общую асфальтированную дорогу. Ворота поселка охраняла дежурная из вневедомственной охраны, а у наших дачных ворот службу несли офицеры и сержанты Комитета государственной безопасности. Отсюда начинались отцовские прогулки: по лесной дорожке вниз, к опушке леса. Там, на открытом солнцу месте, отец разбил свой огород.
На здоровье отец не жаловался, но через несколько лет после переезда стал гулять с палочкой. Многочисленные палки и трости — инкрустированные и вычурные, в разное время подаренные ему, он отверг — тяжелы. Сделал себе свою, любимую, из алюминиевой трубки, изогнув ручку полукругом и обмотав ее синей изоляционной лентой. У него с собой всегда был раскладной алюминиевый стульчик с полотняным полосатым сиденьем, каких так много в спортивных магазинах, — вдруг захочется присесть или сердце зашалит, теперь это случалось все чаще. Обычно стульчик нес в зубах Арбат, немецкая овчарка, сопровождавшая отца во всех его прогулках. Если Арбат был не в настроении, приходилось нести самому. На груди у отца вечно болтался неизменный бинокль — подарок канцлера Аденауэра. К сожалению, этот бинокль, как и многие другие памятные вещи отца, пропал, и следы его затерялись, видимо, навсегда.
На опушке леса, на пригорке между соснами, стояла скамейка — любимое место отдыха отца.
С опушки открывался вид на ближние поля. Они начинались сразу за забором и тянулись до самой Москвы-реки. Засевали их то овсом, то ячменем — урожай крохотный. В пойме, где полив дешев, а необъятный московский рынок рядом, надо выращивать овощи. Будет огромный доход. Так считал отец. Бесхозяйственность его расстраивала и сердила. Сначала он высказывал все это нам, потом не выдержал и начал следить за передвижением людей по полю. Хотелось ему высмотреть местное начальство. Наконец однажды повезло — кто-то приехал на «газике». Отец пошел на поле и попытался вразумить то ли директора совхоза, то ли бригадира — тот толком не представился. Однако из затеи ничего не вышло.
— Нам спускают план, что где сажать и сеять, и следят за его выполнением. Так что тут не до советов, знай поворачивайся, — получил он в ответ, и больше с тех пор с советами не лез, по-прежнему продолжая сетовать на вопиющую бесхозяйственность.
А если хотелось поглядеть поближе, что делается за высоким деревянным забором, то можно было подняться на невысокую «ужиную горку». Так ее назвали младшие внуки из-за обилия ужей, весной вылезавших греться на солнышке. Здесь, на «ужиной горке», отца как-то заприметили отдыхающие из соседнего дома отдыха. Дом отдыха был самый рядовой, так что беспокоиться о последствиях своих встреч с отставным Хрущевым его постояльцам не приходилось. Сначала перекликались через забор, а потом отец попросил проделать в этом месте калитку в заборе. Обычно все гурьбой располагались на опушке на
