Пепита Хименес

ангела-хранителя, принявшего человеческий образ, и чтобы оставить ей мое положение, имущество, имя. Но Пепите уже не шестнадцать лет, а двадцать, она не порабощена своей пройдохой-матерью, да и мне не восемьдесят, а пятьдесят пять – наихудший возраст, когда начинаешь чувствовать, что ты порядком потрепан; легкая одышка, кашель, ревматические боли и прочие хвори одолевают меня. Однако, черт подери, если я имею хоть малейшее желание умереть! Я думаю, что не умру и через двадцать лет; а так как я на тридцать пять лет старше Пепиты, сам посуди, какое горькое будущее ожидало бы ее с таким крепким стариком. Через несколько лет супружества она уже возненавидела бы меня, несмотря на всю свою доброту. Именно потому, что она добра и умна, она не пожелала выйти за меня замуж, несмотря на мою настойчивость и упорство. Как же я ей теперь благодарен! Жало тщеславия, уязвленного ее презрением, притупляется при мысли, что вместо меня она полюбила моего сына, мою кровь. Если нежный плющ не желает обвиться вокруг старого, источенного червями ствола, пусть, говорю я себе, он поднимется по этому стволу к молодой ветке, к зеленому, цветущему ростку. Да благословит их бог, и да процветает их любовь! Я не только не верну тебе мальчишку, но удержу его тут, если понадобится, даже силой. Я строю заговор против его призвания. Я уже мечтаю увидеть его женатым. Я помолодею, глядя на милую чету, соединенную любовью. А когда они подарят мне ребятишек?! Вместо того чтобы ехать миссионером и посылать мне из Австралии, Мадагаскара или Индии новообращенных – черных, как сажа, или желтых, как дубленая кожа, толстогубых и раскосых, – не лучше ли остаться проповедовать дома и подарить мне целый выводок юных христиан, белокурых и розовых херувимов, похожих на Пепиту. Новообращенных из дальних стран пришлось бы держать на расстоянии, чтобы они не отравили мне воздуха; мои же внучата будут благоухать для меня райскими розами, играть со мной, целовать и называть дедушкой, влезать ко мне на колени и шлепать меня ручками по лысине, которая уже намечается. Что поделаешь! Когда я был в расцвете сил, я не думал о семейных радостях; но теперь, когда я близок к старости, если уже не состарился, – то, раз я не собираюсь стать отшельником, я с нетерпением готовлюсь к роли патриарха. И не думай, что я намерен ждать, пока зародившийся роман созреет сам собой, – я буду трудиться для того, чтобы он созрел. Продолжая твое сравнение – ты превращаешь Пепиту в горнило, а Луиса в металл, – я подыщу, а вернее, уже нашел, – кузнечные меха или паяльную трубку для раздувания огня, чтобы металл расплавился поскорей, Эта паяльная трубка – Антоньона, кормилица Пепиты, хитрая, скрытная и преданная наперсница своей госпожи. Мы с Антоньоной уже договорились, и от нее я знаю, что Пепита влюблена без памяти. Я по-прежнему ничего не вижу и не понимаю. Отец викарий, простая душа, всегда витающий в облаках, сам того не зная, служит мне в такой же степени, как и Антоньона, или даже больше, – ибо он только и делает, что говорит о Луисе с Пепитой и о Пепите с Луисом. Так вот, наш превосходный викарий, у которого по полвека в каждой ноге, превратился – о чудо любви и невинности! – в вестника-голубка, с которым влюбленные посылают друг дружке всяческие любезности и знаки внимания, сами того не подозревая. Столь могущественное сочетание естественных и искусственных средств приведет к безошибочным результатам. Ты сам в этом убедишься, когда получишь приглашение на свадьбу или попросту пошлешь жениху и невесте свое благословение и подарок».

Дон Педро закончил чтение письма и, посмотрев на дона Луиса, увидел, что у того глаза полны слез.

Отец и сын крепко обнялись и несколько минут стояли молча.

Ровно через месяц после этой беседы и чтения писем состоялась свадьба дона Луиса де Варгаса и Пепиты Хименес.

Сеньор настоятель, остерегаясь шуток брата из-за провала возвышенных намерений Луисито и предчувствуя, что он сыграет незавидную роль в городке и своим присутствием вызовет лишние толки: ему, мол, не дается воспитание святых, – отговорился занятостью и не пожелал приехать, хотя и прислал свое благословение и великолепные серьги в подарок невесте.

Таким образом, удовольствие сочетать Пепиту браком с доном Луисом досталось на долю сеньора викария.

Невеста в чудесном наряде была прекрасна и казалась всем вполне достойной того, чтобы променять на нее власяницу и розги.

Дон Педро дал замечательный бал во внутреннем дворе дома и смежных залах. Слуги и господа, идальго и батраки, местные дамы, сеньориты и простые девушки присутствовали и смешались воедино, как во времена сказочного века, названного по неизвестной причине – «золотым». Несколько искусных, а если не искусных, то во всяком случае неутомимых гитаристов играли фанданго. Цыган и цыганка, знаменитые певцы, пели страстные любовные куплеты. А школьный учитель прочел написанную гекзаметром эпиталаму.

Для простого люда приготовили слойки, оладьи, варенье, сдобу, марципаны, бисквиты и вволю вина. Сеньоры угощались засахаренными фруктами, шоколадом, апельсиновым соком, шербетом и тонкими ароматными ликерами.

Дон Педро вел себя как молодой человек: веселился, шутил, ухаживал. Его жалобы в письме к настоятелю на ревматизм и прочие недуги казались притворством. Он танцевал фанданго с Пепитой, с ее изящными горничными и еще многими девушками. Провожая утомленную даму на место, он, как полагается, пылко ее обнимал, а девушек попроще награждал щипками, хотя этикет этого и не требовал. Дон Педро простер свою галантность до того, что пригласил танцевать семипудовую донью Касильду; отказаться было невозможно, и бедняжка, задыхаясь от июльской жары, проливала потоки пота. Под конец дон Педро насел на Куррито и заставил его столько раз поднимать бокал за счастье молодоженов, что погонщику мулов Дьентесу пришлось положить беднягу поперек ослицы, как бурдюк с вином, и отвезти домой отсыпаться.

Бал продолжался до трех часов утра, но новобрачные благоразумно исчезли раньше одиннадцати и направились к дому Пепиты. Торжественно и открыто, как хозяин и обожаемый господин, дон Луис вновь переступил порог ярко освещенной спальни, куда месяц тому назад входил в темноте, полный смущения и тревоги.

Хотя в городке существует никогда не нарушавшийся обычай поднимать великий трезвон под окнами всякого вдовца и вдовы, вторично вступающих в брак, и не оставлять молодых в покое в первую ночь их супружества, к Пепите все относились с такой симпатией, к дону Педро с таким уважением, а к дону Луису с такой любовью, что этой ночью не было даже попытки звонить в колокольцы, – событие поистине необычайное, отмеченное, как подобает, в летописях городка.

III. Эпилог. Письма моего брата

На этом история Пепиты и Луиса могла бы закончиться. Эпилог излишен. Но мы нашли его в общей связке бумаг и, отказавшись от мысли переписать полностью, решили дать из него хотя бы выдержки.

Ни у кого, верно, не осталось ни малейшего сомнения в том, что дон Луис и Пепита, соединенные непреодолимой любовью, оба молодые, умные и добрые, – она красавица, он стройный и миловидный, – прожили долгие годы, наслаждаясь счастьем и покоем, какие только возможны на земле. Но если для большинства людей это ясно как логический вывод, – для человека, прочитавшего эпилог, такое заключение превратится в достоверность.

Кроме того, эпилог дает некоторые сведения о второстепенных участниках событий, изложенных в повести, чьи судьбы, может быть, интересуют читателя.

Эпилог составляют письма дона Педро к своему брату сеньору настоятелю, они охватывают первые годы после свадьбы сына.

Мы помещаем лишь краткие отрывки из этих писем, не проставляя дат, хотя и следуя хронологическому порядку, и на этом закончим.

Луис был глубоко благодарен Антоньоне: без ее посредничества он не стал бы мужем Пепиты; но эта женщина, причастная к той единственной вине, которую они с Пепитой чувствовали за собой, облеченная доверием и столь обо всем осведомленная, не могла не быть им помехой. Желая освободиться от Антоньоны и в то же время оказать ей милость, дон Луис добился ее возвращения к мужу, от которого она ушла из-за его вечных запоев. Сын мастера Сенсиаса обещал почти никогда больше не напиваться, не решаясь на полное и безоговорочное «никогда». Тем не менее, поверив в это полуобещание, Антоньона согласилась вернуться к мужу. Когда супруги соединились, Луис решил для окончательного