лишь бедная вдова, которой надо как-то оберегать свое доброе имя и управляться с домом. Если люди примутся дурно говорить о моем заведении, мне трудно будет с этой молвой справиться. Вы уж меня поймите, мастер Лайам.
— Этого больше не повторится.
— По правде говоря, мастер Лайам, откуда мне это знать?
Если бы не колотье в боку, Лайам непременно бы расхохотался. Госпожа Доркас явно искала способ отделаться от него — от него, ее лучшего квартиросъемщика, до недавнего времени пользовавшегося репутацией почтенного ученого. Затем Лайам вспомнил о событиях последних дней и внезапно сообразил, как все это выглядит в глазах почтенной хозяйки дома. Убийство Тарквина, с которым Лайам был знаком, внезапный интерес эдила к Лайаму, дикая драка на кухне.
И ночной визит красавицы танцовщицы, — запоздало сообразил Лайам. Должно быть, госпожа Доркас решила, что ее жилец покатился по наклонной дорожке.
Лайам решил облегчить ей задачу.
— Не сомневайтесь, мадам, — я прекрасно вас понимаю. Репутация вашего дома действительно стоит того, чтобы ее оберегать, и хотя я не совершил ничего неподобающего, я понимаю, что мое присутствие доставляет вам беспокойство. Я немедленно начну собирать вещи и через день-два съеду от вас.
Госпожа Доркас попятилась. Она явно не ожидала столь стремительной капитуляции. Лайам позволил себе улыбнуться, потом вернулся к бульону.
— Вы можете оставить себе заплаченные вперед деньги.
— Ну, по правде говоря, — заколебалась госпожа Доркас, — я вовсе не то имела в виду…
— Неважно, — перебил ее Лайам и вновь взмахнул ложкой. — Мне совершенно не хотелось бы нанести ущерб вашей репутации. Считайте, что я уже съехал.
Госпожа Доркас еще некоторое время отиралась возле него, но Лайам нарочито игнорировал ее присутствие, полностью сосредоточившись на еде, и в конце концов хозяйка дома удалилась с несчастным видом.
Лайам, прихлебывая бульон, размышлял, с чего бы госпоже Доркас выглядеть столь несчастной? Что почтенной домохозяйке пришлось не по нраву? Он ведь согласился съехать отсюда ради спасения ее «репутации». И лишь вливая в себя последнюю ложку бульона, Лайам вдруг додумался до ответа. Вполне возможно, что госпожа Доркас была не прочь пожертвовать своим добрым именем, если бы компрометирующий ее заведение жилец согласился платить за квартиру чуточку больше. Экая, однако, уступчивая добродетель! Лайам покачал головой, отодвинул опустевший горшок и попытался поудобнее устроиться на жестком стуле.
Тут ему на глаза попалась мелочь, оставленная служанкой. Жесткая спинка стула давила на какой-то ушиб, Лайам предпочел податься вперед, — а заодно он взял одну из монет в руку.
Маленький кусочек серебра с вычеканенным на нем изображением и именем Аурика Шестого. Он умер добрую сотню лет назад, а выпущенные при нем деньги до сих пор находятся в обращении. Несмотря на то что монетка целый век переходила из рук в руки, благородный профиль Аурика Шестого прекрасно смотрелся. Хорошо сохранился и лавровый венок, и даже имя славного короля не потеряло ни буквы. Прочие монетки в основном медные и отчеканенные не так давно — куда больше пострадали от времени. Да, в те дни, когда король Торквея кое-что значил, монетный двор работал куда как лучше.
Кто-то недавно упоминал при нем о монетах… Но кто? Лайам прокатил монетку по тыльной стороне руки от пальца к пальцу — фокус, которому он научился еще в юности. Фокус помогал тренировать мускулатуру кисти. Серебряная монетка трижды пропутешествовала от указательного пальца Лайама к мизинцу и трижды вернулась обратно.
Вспомнил! Стражник, которого Кессиас к нему присылал, говорил, что за комнаты, которые снимает таинственная особа, расплатились монетами странного вида, И еще добавил, что хозяин комнат никогда прежде не видел подобных монет. Что бы это могло означать?
Саузварк отправлял свои корабли так же далеко, как и любой из городов Таралона. Он торговал даже с такими далекими краями, как Альекир и Фрипорт. И вне всяких сомнений, какое-то количество тамошних монет оттуда в Саузварк поступало. К тому же, после того как монархия пришла в упадок, местные лорды получили возможность чеканить свою монету, усугубляя тем самым пестроту оборотных денег. Однако на эту пестроту никто особого внимания не обращал, лишь бы чистота металла монеты соответствовала ее заявленному достоинству.
Проще говоря, происхождение монет никого не интересовало. И ничего странного в этом смысле никто в них видеть не мог. Да и стражник сказал, что золото было нормальным.
Если золото было нормальным, значит, странным могло показаться изображение на монете. Значит, на ней красовался отнюдь не профиль того, в честь кого эта монета чеканилась. Изображенные на монетах портреты мало чем отличаются друг от друга. Лайам повидал их куда больше, чем любой средний житель этого захолустья, и знал, что это так. Значит, на монете красовалось нечто иное.
Некоторые из земель, куда еще не добирались корабли Саузварка, но в которых успел побывать Лайам, чеканили на своих монетах изображения экзотических местных животных, или примечательных чем- то строений, или поразительных деталей ландшафта. И вот такие монеты несомненно могли показаться странными любому жителю Саузварка.
Почти любому жителю Саузварка — но не Фрейхетту Некверу, которому Лайам сам указал путь в те края.
Сбитый с толку Лайам перестал следить за пальцами. Монетка упала на пол и закатилась под тяжелый посудный шкаф. Лайам не обратил на это внимания, он с головой ушел в размышления.
Один лишь факт, что Неквер побывал в краях, где еще не ступала нога ни одного саузваркца, не доказывал, что странные монеты принадлежа ли ему. Они могли поступить от любого из членов корабельной команды или от какого-нибудь торговца, с которым Неквер расплатился такими деньгами. Родиной странных монет вообще могли оказаться не земли, обозначенные на картах Лайама. Возможно, их велел отчеканить какой-нибудь чокнутый таралонский вельможа, решивший всех удивить. Все это также могло совсем ничего не значить, а Неквер мог никаким боком не со прикасаться с вопросами, которыми занят Лайам.
Но это могло и означать, что именно Неквер содержит ту незнакомку. Лайаму вспомнилась одна из реплик Лонса. Актер заявил, что Неквер недостоин верности Поппи.
Пожалуй, это стоит проверить. Если окажется, что Лайам прав, тогда он сможет назвать Кессиасу имя таинственной женщины и выяснить многое, очень многое, о чем сейчас даже страшно подумать. Лайам собрал со стола монеты, пальцы его чуть дрожали, — ссыпал их в кошелек и покинул дом.
Когда Лайам проходил через центральную площадь, колокола пробили три. На небе громоздились клубящиёся черные тучи, но Лайама не волновала погода. Очень удачно, что Кессиас рассказал ему, где находятся снятые женщиной комнаты, и объяснил, как этот дом разыскать. Ему предстояло путешествие в глубь Муравейника, поскольку Лайам хотел кое-что уточнить.
Лайам прибавил шагу. Хотя он все еще пред почитал держаться поближе к стенам, головокружение уже почти прошло. Бульон уютно обосновался в желудке, осталась лишь ровная, размеренная боль, на которую относительно не трудно было не обращать внимания.
Сейчас Муравейник менее всего соответствовал своему названию. Его обитатели были достаточно благоразумны, чтобы в преддверии бури попрятаться по домам. Здание, которое искал Лайам, располагалось в маленьком дворике, куда вели — с разных улиц — узкие извилистые переулки. Звук шагов Лайама напоминал шуршание, какое издают ползущие по гладкому песчанику змеи. Летом Лайам просто не посмел бы сунуться в эту дыру — его отпугнуло бы исходящее оттуда зловоние. Но сейчас ливни смыли вонь, и Лайам ощущал лишь запах плесени. Он стал оглядываться вокруг, попутно смерив задумчивым взглядом тонкую полоску мрачного неба над головой.
В крохотном дворике, окруженном высокими зданиями, вряд ли бывало светло даже в летние дни. Сейчас же, когда небо было затянуто туча ми, Лайаму приходилось щуриться, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. К стенам домов, словно ветви плюща, лепились ненадежного вида бал кончики, на них сохло постиранное белье. Эти дома не отличались обилием окон, а те окна, что имелись в наличии, были маленькими и, должно быть, не пропускали света. По-настоящему широкими выглядели лишь оконные проемы мансард. Почти всю площадь двора занимала огромная груда всякого мусора, наполовину состоящая из сломанной мебели и мятой, пришедшей в негодность тары. Двое худющих ребятишек — мальчик и
