Эйрина, но так и не сумела этого сделать. Камень, коснувшийся Эйрина, мог, конечно, выпить весь его дух, но почему приключился взрыв, от которого в склепе пострадали только Эйрин и Лайам, Грантайре не могла разобраться. Однако на этот счет у Лайама имелось свое мнение.
— Если одна жизнь светится как пламя свечи, — стал самодовольно втолковывать он Фануилу, — то несколько жизней, три там или четыре, дадут гораздо больше огня, понимаешь?
Ему представилось голубое сияние, подвластное матушке Джеф.
Дракончик склонил голову набок.
Лайам отмахнулся от скептического замечания своего фамильяра, поскольку догадка прекрасно все разъясняла. Дух Эйрина и дух, накопленный в камне, соединились, что и породило взрыв.
— Не спорь со мной, — заявил он, усмехаясь. — Больным не перечат!
— Больной-больной, — возразил Лайам. — Не сомневайся.
Фануил демонстративно отвернулся, предоставляя хозяину разбираться с письмом в одиночку.
Впрочем, четвертую страницу Лайам одолел без большого труда. Там в сжатой форме и в довольно общих словах описывались события последних пяти дней. Грантайре еще дважды упомянула о пропавших подростках, явно чего-то недоговаривая, черкнула пару строк о том, что лорд Окхэм «признался во всем», но в чем это «во всем», уточнить не удосужилась. Она вообще не считала нужным ничего уточнять.
«Леди Окхэм тяжело все восприняла», «барон Квэтвел уехал домой», «госпожа Присциан — само спокойствие и сама добродетель…»
Лайам начинал злиться. Письмо несло в себе гораздо больше вопросов, чем ответов. Квэтвел уехал, а как же дуэль? Что с Ульдериком и с графиней Пинеллой? И т. д. и т. п. К тому же его расстраивал сам тон письма. Безразлично-приветливый — так пишут шапочному знакомому или дальнему родственнику. Признаться, он втайне рассчитывал на большую задушевность. Ведь был же момент, когда они с ней едва не поцеловались. А Грантайре словно бы совсем позабыла о том. Или неромантические детали ухода за больным человеком отвращают женщину от романтического чувства к нему?
Точно так же, подумалось Лайаму, составляют и какие-нибудь прошения. Высасывают из пальца объемистое обоснование, подкрепляют его кучей маловразумительных фраз и… Что «и» Лайам додумать не успел. В дверь всунулся Геллус и объявил, что пришел эдил.
— Так, — широко улыбаясь, сказал Кессиас и тяжело опустился на стул, стоявший возле кровати. — Что-то, Ренфорд, вы разленились! Полеживаете себе в постельке уже которые сутки, а все из-за чего? Из-за простенького ушиба?
— А когда еще мне представится случай так отдохнуть? И потом, если бы я знал, что перелом ноги на целых пять дней лишит меня вашего общества, я давно бы ее сломал!
Эдил хохотнул, но сразу же стал серьезен.
— Признаться, Ренфорд, я рад, что с вами сейчас все нормально. Еще как рад! Все могло закончиться гораздо печальней.
Лайам не стал говорить, что кое-кто крепок задним умом. Он потряс письмом.
— Грантайре пишет, что Окхэм во всем признался.
Эдил расцвел.
— Истинная правда! Только слово «признался» тут не подходит. Он покаялся, он расписал нам все свои преступления в красках — и его уже повезли в Дипенмур. Впрочем, раскаяние ему вряд ли поможет. Герцог строг, и беднягу, скорее всего, повесят, ведь за ним, кроме кражи, числится еще кое-что.
Странно, но это известие вовсе не порадовало Лайама. Он с удивлением понял, что судьба Окхэма ему не безразлична.
— Камень разрушен, — продолжал эдил. — Но мне кажется, что это даже и к лучшему.
— Разрушен? Грантайре ничего о том не сообщила.
— Камень взорвался сам и разметал Эйрина в пыль. Можете считать тот момент своим вторым рождением, Ренфорд. Вас почти не задело, а от мага клочка не осталось. Но госпожа Присциан держится молодцом. Она славная женщина… не то что другие, — заметил эдил, понижая голос до шепота. — Как, например, леди Окхэм. Лорд мне напоследок шепнул, что ей все было известно. Похоже, всю эту кашу она- то и заварила. Хорошо, что ей вздумалось самой отправиться в Дипенмур, иначе мне пришлось бы приставить к ней часового. Боюсь, после того, как лорда повесят, его супружницу где-нибудь заточат. В какой-нибудь высоченной башне.
Лайам подумал, что жизнь в башне — еще не самое худшее наказание. К этой взбалмошной, себялюбивой красотке он не испытывал ни малейшей симпатии.
— А что с теми подростками, не вернувшимися с маскарада? Грантайре пишет, что Эйрин замешан и тут.
— Так и есть, — сокрушенно вздохнул эдил. — Мы нашли их тела — в старом помойном баке. Честно говоря, мы бы еще долго искали. Один нищий набрел на них и нам подсказал.
Он горестно покачал головой.
— Раны те же, дух высосан. Совсем детишки, им было лет по двенадцать, не больше. Нельзя таких отпускать на ночные гуляния… Но кто же мог знать?..
Наступило молчание. Лайам представил, как тяжело было эдилу разговаривать с родителями погибших детей. Он знал, что Кессиас не послал вместо себя кого-то, а пошел к ним сам. «Если вдуматься, в их смерти повинен и я…»
Помолчав, Лайам задал новый, давно интересовавший его вопрос:
— А как там дела у Ульдерика и Квэтвела? Дуэль состоялась?
Кессиас сперва отвечал неохотно, потом разошелся и уже в юмористических красках описал недавний визит графа к госпоже Присциан. Оказывается, тот, чтобы добраться до Квэтвела, притащил вдове целую кипу долговых векселей лорда.
— Он подраспустил хвост, чтобы произвести на нее впечатление. Сказал, что ни за что не потревожил бы ее в такое печальное время, если бы вопрос не касался чести его драгоценной супруги, и что она может тут же разорвать векселя, но ему необходимо повидаться с бароном и перемолвиться с ним парой слов.
Госпожа Присциан поступила просто. Она кочергой погнала нахала из кабинета. Эдил громко захохотал.
— Квэтвел в тот же день был отослан домой, а векселя отданы мне. Я сам перемолвился с графом словечком… вместо барона. Сперва он очень досадовал, а потом смирился и даже остался доволен. Особенно после того, как я шепнул ему кое-что. Лорд ведь признался, но не во всеуслышанье, а мне лично, что он в сговоре с графом взялся плутовать в карточных играх, а слава шулера могла очень сильно кое-кому повредить.
— Ага — засмеялся Лайам. — Плутовство! Я так и думал!
Ну, конечно! Не может быть, чтобы он так уж плохо играл в альянсы. Только плутовством можно было из него вышибить те семьдесят крон.
— Ну да, они заключили сделку. Ульдерик прощает лорду часть долга, а лорд шельмует в игре… в пользу графа. Я уверен, вы понимаете, о чем речь, а что до меня, то я не игрок. Кстати, Ульдерик вовсе не упрашивал лорда продать ему камень. Окхэм сам принес ему эту штуку — в уплату долга. Граф отказался, и правильно сделал. Впрочем, выходит, таким образом, о краже-то он знал? Я могу обвинить его в содействии воровству, но… но мне неохота возиться. Прямых доказательств вины Ульдерика нет, а нет доказательств, значит, нет преступления. Но Окхэма он оплел долгами, словно паук…
Эдил назвал сумму, от которой у Лайама глаза полезли на лоб.
— На такие денежки можно снарядить целый флот!
— Еще бы, — согласно кивнул Кессиас. — Но это лишь половина того, что Дезидерий собирался выложить лорду за камень. Представляете? А еще этот маг подрядился зафрахтовать для лорда корабль! Лорд намеревался сбежать, но госпожа Присциан попросила меня держать это в секрете.
— Наверное, не хочет добавлять недоброй славы к тому, что уже есть.
— Да уж конечно. И вот вам еще новостишка. Вдова навела справки и страшно удивилась, обнаружив, что никаких родственников в Торквее у нашего лорда нет.
Они помолчали. Лайам посмотрел на солнце, празднично сиявшее за окном, и внезапно вспомнил, что
