– Я уже привыкла к этому имени. Мы оба к нему привыкли.
– Но я видел ее изуродованное тело! – сдавленным голосом продолжал Кейн. – Я вижу его каждый раз, когда закрываю глаза! Мне нужно организовать заупокойную службу, чтобы все, кто знал ее, могли с ней проститься…
– Знаю. Мне очень жаль.
Кейн подошел к окну и остановился, глядя на улицу.
– Я говорил тебе, что не стану молчать, даже если ты не хочешь слышать то, что я намерен сказать.
Она закрыла глаза.
– Я не знаю, как мне примириться со всем этим, Фейт. Не знаю, смогу ли я вообще когда-нибудь это сделать.
Фейт хотела сказать ему, что она готова ждать сколько угодно, что она любит его и всегда любила. Но слова застревали у нее в горле.
Ее сумочка лежала на стуле возле двери. Это было все, что она заберет с собой, покидая его дом, – большая часть одежды, которой она здесь пользовалась, ей не подходила по тем или иным причинам.
Фейт взяла сумку и вышла.
Кейн услышал звук закрываемой двери. Не поворачивая головы, он сказал, обращаясь к пустой квартире:
– Но я не хочу, чтобы ты уходила.
Яркое солнце и почти семьдесят градусов по Фаренгейту плохо ассоциировались с Рождеством, но постоянно звучавшие по радио рождественские песни не давали забыть о приближающемся празднике, Санта-Клаусе и звенящих колокольчиках…
Фейт выключила радио, подумав о том, что нет ничего страшного, что именно в праздники происходит много самоубийств.
В одиночку она не смогла бы это вынести. Спасибо Хейвн-Хаузу, где она провела несколько часов, помогая украшать к празднику помещения, готовить угощение и красиво упаковывать подарки для детей. Спасибо Кэти, которая помогла ей скоротать тяжелые часы. Девочку, правда, весьма озадачила внезапная неспособность Фейт играть на фортепиано.
Белых пятен в ее памяти почти не осталось. Она наконец примирилась с действительностью и начала привыкать к сложившемуся порядку вещей.
Фейт попыталась сосредоточиться на каталоге курсов при колледже, думая о том, в какой области лучше использовать свой литературный опыт – в журналистике или рекламе. А может быть, просто записаться на курсы общего профиля, пока она не примет окончательного решения? Так или иначе, нужно чем-то себя занять.
Фейт заказала на дом пиццу, поэтому, когда раздался звонок в дверь, она открыла ее, держа в руке двадцать долларов.
– Никогда не беру деньги у рыжеволосых женщин, – сказал Кейн.
– Я… я думала, что принесли пиццу. Я заказала себе с анчоусами, – зачем-то уточнила она.
Фейт надеялась, что она смотрит на него не слишком голодным взглядом. Хотя он может подумать, что она мечтает о большой пицце с хрустящей корочкой.
– Могу я войти?
– Да, конечно…
– Очень мило. – Кейн окинул взглядом удобную мягкую мебель и изящные, хотя и непритязательные украшения. – Теперь здесь больше ощущается твое присутствие.
Фейт решила не выяснять, о чьем именно присутствии идет речь.
– Я должна была все переделать. Начать с чистого листа.
Несколько секунд Кейн молча смотрел на нее.
– Я видел тебя на поминальной службе.
– Да, я там была. Церемония была впечатляющей.
Она тоже видела его, но не стала к нему подходить. Фейт обменялась несколькими фразами с Бишопом, но он ничего не говорил о Кейне, а она заставила себя не спрашивать о нем.
– Это… это был конец, – сказал Кейн.
– В самом деле?
Он шагнул к ней:
– Я говорил, что теперь скажу тебе все, что должен сказать?
Фейт затаила дыхание:
– Да.
Пальцы Кейна скользнули по ее волосам, поглаживая затылок.
– И что я буду к тебе прикасаться, даже если не уверен, что ты этого хочешь?
Она закрыла глаза и молча прижалась затылком к его ладони.
