Да, так вот, не было у Ирины с Вовой никаких тесных интимных контактов. Ни в школе когда учились, ни когда Вова из армии приезжал в мундире и сапогах, ни когда он разбогател на электрочайниках, ни когда обнищал, не выдержав рыночных отношений между людьми. Ирина на этот счёт хоть на Библии, хоть на Коране может поклясться, хоть на чём угодно. Дружеские контакты — были, а интимных не было. За все годы их близкого знакомства. А дружили они всегда: между собой в годы юности и надежд и семьями позже дружили, и после распада семей — тоже дружили и поддерживали друг с другом непрерывную связь. Может, привычка у них временем сформировалась. Или душевная потребность. А может, и правда, были они близки друг другу в высоком понимании, духовно и платонически. И вот Вова, пережив очередной свой какой-то крах очередной семейной жизни, позвонил Ирине без предупреждения и сказал:
— Я приду.
Ирина как раз только с работы вернулась, после суток. Она в круглосуточном магазине продавцом работает. На колбасе. И гостей принимать было ей ну никак не с руки. Потому что ей спать в прямом смысле слова хотелось, а не гостей. И она сказала:
— Вова, у меня нету ничего на предмет угощения. Пирожков не пекла — духовка сломалась.
Насчёт пирожков — это Ирина образно сказала, бессовестно приукрасив действительность. У неё в доме никогда пирожков не было и нет, и вообще ничего нет. Из съестного. Только чай и масло сливочное. Причём в отсутствие хлеба — поскольку фигуру она бережёт, как зеницу ока. То есть сохраняет её остатки, говоря, мол, фигуру маслом не испортишь, особенно в отсутствие хлеба. А на плите, если что у Ирины и варится, так это бельё. Бельё вываривать, это да, это она любит. А больше ничего не любит. И не варит. Уже давно. Чтоб насекомых лишних в квартире не разводить и их жизнедеятельность собственными руками не поддерживать. Ей самой ничего не надо. А дочка родная и любимая от неё ушла. Бросила мать, значит. Ради того, чтоб жить самостоятельно вдвоём с каким-то мужчиной рабочей профессии. И главное, ничего Ирине не сказала. Бабушкам обеим сказала, а Ирине — ни слова. Не пришла в энный какой-то раз ночевать, и с тех пор Ирина её дома не видела. К ним домой, всё простив, ходила Ирина однажды. И не с пустыми руками ходила, а купив на последние деньги дочери спираль — знакомая аптекарша ей оставила импортную. Ну, чтоб аборты делать не нужно было, как сама она когда-то делала — по два раза в год. Дочь обрадовалась спирали, искренне благодарила, а потом отнесла её той же самой аптекарше, чтобы продать. Обманула, значит, Ирину, как и все другие обманывали. А аптекарше что? Она же не думала, что Ирина ничего про эту афёру не знает. Думала «ну, наверно, не подошла спираль или не понадобилась».
Так что кормить дома Ирине никого не нужно. И себя не нужно. Она на работе ест из ассортимента, что хочет, в пределах трёшки на свой вкус. Плюс раз в день рыбу жареную. Ей один Коля сто долларов должен и долг свой отдаёт рыбой свежевыловленной потрошённой. И таким образом, дома Ирина имеет возможность за фигурой следить или, точнее, не следить, а присматривать. Поскольку без присмотра этого уже нельзя по-хорошему обойтись. И так одно название от фигуры осталось. Никакой одеждой её не скроешь. Тело, оно тело и есть. И единственный выход — это его, тело то есть, не кормить. По крайней мере, вдоволь. И может быть, тогда его станет меньше.
— А я со своим угощением приду, — сказал Вова. — В смысле, с закуской.
И таки пришёл, не заставив себя долго ждать. Принёс подмышкой тарелку холодца собственного приготовления и бутылку водки, которую купил по дороге. И ещё принёс Вова две наволочки.
— Это зачем? — Ирина у него спрашивает.
А Вова отвечает:
— Ты мне постирай их, а? В знак гуманитарной помощи. — И: — Ты же, — говорит, — мне друг или не друг?
Ирина, конечно, подумала про себя, что этого ещё ей не хватало, но наволочки у Вовы взяла.
— А с Валентиной я — всё, — сказал ей на это Вова. — Расстался. Теперь вот холодец ем. И делаю, что считаю нужным и для себя полезным.
Он поставил холодец на стол и заплакал. Ирина посмотрела на холодец внимательно, и холодец вздрогнул.
Валентина, кстати, это женщина такая, пришедшая на смену второй Вовиной жене. Старше его лет на семь, но ничего, симпатичная, хваткая и в материальном смысле некапризная. А какая связь между Валентиной и холодцом, Ирина не поняла.
— Мне-то что? Всё ты или не всё, — сказала Ирина. И сказала: — Не плачь, найдёшь себе кого- нибудь, на каждый день.
И тут её женский взгляд упал на Вовой принесённые наволочки. До этого она их держала в руках без внимания.
Да, таких наволочек видеть Ирине в жизни своей не приходилось даже в эпоху застоя развитого социализма. Цвет они имели тёмно-серый, и жир на их поверхности блестел и лоснился.
И стало ей Вову жалко.
— Ладно, давай свой холодец, — сказала Ирина и поставила на стол рюмки-тарелки и всё, что для принятия пищи нужно.
И выпила она с Вовой водки, холодца поела — вполне съедобный холодец оказался, — дала ему впервые в жизни, из жалости и печали, так сказать, по-родственному, как мать, а завтра на работу не пошла. Поскольку выходной у неё был завтра по графику. А Вова неизвестно куда пошёл, так как ему вроде тоже никуда не надо было идти, он свободен был от всего и от всех временно. Но он пошёл. «Может, за второй тарелкой холодца?» — подумала Ирина.
И после его ухода трижды выварила она наволочки — в трёх водах с порошком. Постирала их вручную, накрахмалила, высушила и выгладила. Смотрит на них, любуется контрастом и думает: «Надо, — думает, — было их сфотографировать до стирки, и после стирки тоже сфотографировать. Или хотя бы взвесить».
Короче говоря, в этот день Вова больше не появился. И завтра не появился. А послезавтра Ирина снова на работу ушла. На сутки. Но он и после этих суток не появился. Вова. И после следующих. Пропал.
«Подарил он мне наволочки свои, что ли?» — спрашивала у себя Ирина. И в конце концов пошла Вову искать. Потому что не нужны были ей его наволочки на добрую память.
Приблизительно она, из Вовиных слов и рассказов, знала, где он жил, снимая квартиру на двоих с Валентиной, с которой у него — всё. А точно — не знала. Решила «найду, если что. А у Валентины новое Вовино место жительства выясню. Если, конечно, знает она, где он теперь холодец варит».
Двор Ирина нашла легко, всех, кто попался ей во дворе, опросила, и установила, где конкретно Вова с Валентиной проживал.
Позвонила в дверь. И её открыл, конечно, Вова. Собственной своею персоной, гад. Увидел Ирину, палец к губам приложил указательный и говорит без голоса:
— Тс-сс.
Ирина говорит:
— Что тс-сс? Что тс-сс? — и вошла, Вову с пути рукой устранив.
Понятно — сидит посреди квартиры тётка какая-то в халате и без макияжу. Ирина ей говорит:
— Здрасьте. Вы Валентина, с которой у Вовы всё?
А Валентина говорит:
— У кого это со мной всё? У него всё? Да я ему такое всё покажу — костей не соберёт.
Ирина говорит:
— Вова, у меня к тебе важное дело.
Вова говорит:
— На тему работы? — и моргает.
— Работы, — Ирина говорит. — Чего же ещё! — и достаёт из сумочки две наволочки. — На вот, это тебе Света с Зиной передали.
— Какая Света? — Вова говорит. — С какой Зиной?
— Обыкновенные. Ты что, Свету с Зиной забыл?
Свету Ирина на ходу придумала, экспромтом. Не говоря уже о Зине. Мол, пусть поломает свою голову, кто они такие, и Валентине своей пусть объяснит. Уязвила, в общем, Ирина Вову. И ей от этого стало легче. Легко — нет, не стало. Но немного легче — стало.
