видеопродукции. Она и снабжала Милу с компанией интересным на сегодняшний день кино посредством перегонщиков подержанных иномарок. А Мила в ответ ежегодно приглашала её к себе в гости. И бывшая жена приезжала автобусом в Хемниц и гостила у Милы две полных недели от звонка до звонка. После чего уезжала, побывав за границей, и сладко вспоминала в родном Новомосковске свой круиз вплоть до следующего отпуска.
— Ты бы переезжала сюда насовсем с вещами, — говорила ей Мила, — раз уж тебе так тут у нас всё по вкусу и пока не поздно.
— А на кого я оставлю пункт видеопроката? — говорила бывшая жена и возвращалась восвояси в свой Новомосковск, где жить можно лишь в одном-единственном случае: если не жить нельзя.
А вообще, кто только к Лёше с Нюшей не приходил. Кроме немцев. Приходил Паша-модельер. Он в свободное время, которого у него было навалом, модели изготавливал. Стендовые. Разных кораблей. Точные, можно сказать, копии когда-то существовавших на самом деле и бороздивших под парусами моря, реки и океаны. Приходил воинствующий баптист Хабзи Мустафа — выступать перед кинопросмотрами с беседами о Торе. Хобби у него было такое — выступать с беседами перед просмотрами. Приходила Бэлла Комаровер, еврейка. В том смысле, что никто не знал, кто она собственно такая, а когда у неё спрашивали, мол, Бэлла, ты кто? Она отвечала «я еврейка». И дети школьного возраста тоже приходили. Петя и Саня. Они давно уже жили взахлёб совместной половой жизнью, несмотря на свой нежный возраст: Пете было пятнадцать лет, а Сане и того меньше — четырнадцать. Они не знали, зачем сюда приходят. Им было тут скучно. Даже кино здесь показывали для них скучное, а уж о любимом сексе, пусть самом безопасном, никто и не заикался. И тем не менее они приходили.
А потом приходить перестали. Не только Петя и Саня, а все.
А красавца-кота Лёша с Нюшей без суда и следствия кастрировали. Потому что надоел.
Под абсурдинку
Градообразующий объект стратегического значения
Стрельбище располагается в вековом лесу. В таком густом и дремучем, что, можно сказать, девственном. Не случайно оно в нём располагается, а по специальному тактико-техническому замыслу: чтоб снаряды меж деревьев застревали и не создавали помех движению общественного транспорта. В смысле, чтоб не вылетали на проезжую часть дороги и железнодорожного полотна. Ясно, что деревья вокруг стрельбища — в радиусе действия дальнобойных орудий и тяжёлых гаубиц — стоят израненные и ободранные. Как множественными осколками, так и единичными. А дальше, за пределами радиуса, они нормально стоят, в коре и листьях. Если, конечно, не зима. Если зима — то голые они стоят и без листьев, только в коре. Опять же если зайцы её не объедят на уровне своего низкого, но зловредного роста. К сожалению, они каждую зиму кору с голодухи объедают. В надежде берёзового или иного какого соку напиться. Зайцев в лесу у стрельбища развелось видимо-невидимо. Несоизмеримо больше, чем, допустим, у соседнего танкодрома. Наверно, под грохот канонады зайцы любят своих зайчих интенсивнее и чаще. А может, вблизи стрельбища кора на деревьях более сочная и нежная, и питательная, благодаря жирам, белками и углеводам. В то время как танковые выхлопные газы отрицательно на кору воздействуют, делая её жёсткой, заскорузлой, вредной для зубов и здоровья. Хоть зайцев, хоть кого.
Да, так что по железной и просто дороге проезжать мимо стрельбища совершенно безопасно. Зайцы только под колёса из лесу выскакивают, о чём предупреждают дорожные знаки. А так — безопасно. Особенно по железной дороге. Поскольку зайцы локомотиву вообще не помеха. Автомобилю — это как когда. Это от многих факторов зависит: кто за рулём сидит, какова скорость движения и дистанция, оборудована ли в конце концов тормозная система транспортного средства устройством АBS. Но в любом случае, лучше зайцы на дороге, чем снаряды. И пусть лучше зайцы — которых, нет слов, жалко — попадают время от времени под машины, чем машины попадают под снаряды. Машин-то ещё жальче, чем зайцев. Они и стоят дороже, и люди, в них едущие, уж чего-чего, а прямого попадания частенько не заслуживают.
То есть это правильно, что лес вокруг стрельбища густой до непроходимости и что снаряды через него насквозь продраться не могут. Они из-за этого дорогам своими смертоносными разрывами не угрожают. И городу, который на опушке постепенно образовался, тоже не угрожают. Тем более в нём много артиллерийских офицеров-дальнобойщиков живёт с семьями. Город с офицеров и пошёл. Нужно же было им где-то недалеко от стрельбища ночевать в свободное от службы родине время. Солдатам хорошо, они в казармах ночлег осуществляют, непосредственно, а офицерам, когда мирное время, с ночлегом всегда сложнее. Вот они и начали не от хорошей жизни устраивать импровизированное жильё для себя и своих семейств в пределах досягаемости. И заложили таким образом основу города, который потом достиг размеров почти райцентра. В общем, стрельбище невольно, само того не желая, послужило градообразующим объектом стратегического значения. А офицеры с годами расплодились и размножились, и обзавелись домашней утварью и курами. К ним присоединились офицеры соседней слева танковой дивизии — тоже с семьями и хозяйством, — и теперь в городе есть всё необходимое для жизни: горсовет, горотдел, горвоенком и горгаз. А также и полевой медсанбат с роддомом, школа с углублённой артиллерийской подготовкой и городской голова. Которого в народе любовно называют ГэГэ или Дважды Гэ, что в принципе одно и то же.
Промышленного комплекса только в городе нету. Неоткуда ему было в нём до сего дня взяться. Военные люди к производительному труду приспособлены через пень-колоду. Ещё продать что-нибудь из имеющегося в НЗ оружия массового поражения — это куда ни шло, а производство материальных ценностей — чуждый им профиль и образ жизни. Не преподавали им этот предмет в высших военных училищах, и в военных академиях не преподавали. По чьей-то преступной халатности и недомыслию.
Так, значит, обстояло дело до самых недавних пор. Но недавно всё раз и навсегда изменилось. Городское население воспитало в своих рядах частного энергичного предпринимателя новой формации, и он вышел с инициативой на выборы в горсовет. Вышел и сказал:
— Обязуюсь, — сказал, — перед большинством избирателей всей страны на базе передового опыта конца тридцатых годов наладить лесоразработки, организовав для этой благородной цели леспромхоз с использованием вместо гусеничных дорогих тракторов дармовых тягачей и танков — их в артиллерийской бригаде и соответственно в танковой дивизии на три войны вперёд заготовлено.
Городской голова — тот, который ГэГэ — предпринимательскую инициативу снизу горячо подхватил и одобрил. Он так прямо и сказал:
— Эту инициативу я горячо подхватываю и одобряю.
И все нужные бумаги дёшево подписал.
Артиллеристы с танкистами в лице зампотехов отдельных передовых частей тоже пошли навстречу с распростёртыми объятиями. И за технику содрали по-божески. Они сказали:
— Мы ж всё понимаем, дело для нас и народа полезное, — и содрали по-божески.
Осталось завезти в город партию лесорубов, обеспечить по лизингу каждого бензопилой «Дружба», и они начнут задуманный лесоповал планово воплощать. А предприниматель тут же станет сваленный лес продавать самовывозом для внутренних и наружных (экспортных то есть) нужд, пополняя тем самым не только свой частный бездонный карман, но и скромный бюджет родного города.
Некоторые скептики из военспецов, правда, опасаются, что искоренение лесных массивов в окрестностях стрельбища может отрицательно сказаться на условиях жизни простых горожан. Но народ как рассуждает? «Стрельбище, — рассуждает, — сегодня есть, а завтра его нет. Мы ж не зря последовательно выступаем за мир до полного разоружения в светлом будущем. Которое — это все знают — не за горами. А пока можно за счёт того же предпринимателя из того же сваленного леса ещё по одному слою брёвен на городские землянки навалить. На всякий форс-мажорный случай. Чтоб они были, как в известной песне поётся, — в три наката, а не в два и один. Ну и поручить путём референдума горсовету создать под
