упрямых попыток стать свободным и увидеть степь, он мечтал пройти по этой дороге. Пересечь высохший в дальних мертвых песках, где почти не видны западные горы, желоб на месте русла Вьюлы. Миновать барханы и с последнего увидеть свой дом. Кто бы там теперь ни жил, просто увидеть.
Матери было тридцать семь, когда он не вернулся домой. До пятидесяти в пустыне доживали редко, он не надеялся.
Однако когда чутье подсказало, что Уж взбирается на тот самый, последний, бархан, рука дрогнула и ослабила повод. Чутье могло рассказать многое, но слушать его сейчас никто не собирался. Конь хитро скосил глаз и, воспользовавшись случаем, сбился на неспешный шаг. Следом резко осел на круп Лещ, разбудив седока. Тар закрутил головой, удивляясь сбою в ритме движения. Рассвет пока лишь вяло и неубедительно намекал на жару, заливая розовым светом холодные серые пески, остывшие за ночь.
Брус повернулся к спутнику, собираясь узнать причину задержки, и замер на полуслове. Его бы все равно никто не услышал. Най упорно смотрел на срез бархана, наплывающий шаг за шагом, приближая вплотную рассветную кромку горизонта, нагретую в горне ленивого кузнеца до первых признаков красного свечения.
Это был самый длинный бархан в его жизни.
Потом он кончился и впереди открылась долина.
Араг потряс головой, пытаясь прогнать наваждение. В низинках струился редкий туман. Огромные верблюды сонно жевали колючки на дальнем склоне, их парные горбы гордо возвышались, до отказа забитые запасами жира. Круглоспиные овцы брели вдаль, их было немного, но и они казались довольными жизнью.
Его дом стоял на прежнем месте, только выглядел гораздо прямее и просторнее, с новыми пристройками и добротным сараем.
Уж втянул воздух и довольно всхрапнул, чуя воду. Взбодрился, попросил повод. Пританцовывая, чуть боком стал ссыпаться вниз, ускоряя ход. Песок почти не пылил, укрепленный тонким, но крепким каркасом из травяных корней. Когда до дома осталось две сотни шагов, из двери выскользнул мальчишка лет десяти, воровато вжал голову в плечи и шмыгнул к сараю. Замер на полпути, с интересом рассматривая всадников. Время спокойное, смотрители уже покинули дальние степи, бояться некого. Да и различить в конных арага и бруса за две сотни шагов глазастый не затруднился. Скорее, уже за полторы.
Почесал встрепанный затылок, подтянул драные штаны и двинулся к дому. Правильно, взрослых предупредить о нежданных гостях надо обязательно. Дверь открылась ему навстречу и крепкая женская рука отвесила неслуху заслуженную еще до рассвета дневную порцию воспитания.
Сто шагов.
– Най, негодный мальчишка, когда ты научишься…
Наири тихо охнул, прошептал что-то. Женщина проследила взгляд ребенка, да и конские шаги в утреннем воздухе звучали гулко и отчетливо. Она обернулась. Смуглая, статная, с густыми седыми волосами и глазами такого странного светлого серебра, что порой они кажутся белесыми, а иногда – голубыми, особенно когда в них отражается небо. Она, кажется, почти не удивилась. Просто стояла, откинувшись на косяк двери, и смотрела, как кони приближаются. Тар приметил, что серебряные глаза блестят слишком ярко и часто моргают, грузя ресницы тяжелыми каплями. Уж встал, почти уткнувшись лбом в любопытную мордашку пацана. Наири неловко сполз из седла и шагнул вперед, опускаясь на колени. Женщина смахнула глупые слезы, улыбнулась и обняла тяжелую голову, клонящуюся в пол.
– Най, негодный мальчишка, когда же ты научишься возвращаться вовремя! – рассмеялась она, повторяя начатую для другого фразу. – Иди домой, горе мое. Оба неслуха – домой! И ты заходи, путник.
Брус тяжело упал из седла, привычно выполняя работу младшего. Расседлать, почистить, стреножить. Гнусный голосок глубоко в сознании шептал: «Мы бы тоже не отдавали детей, если б жили так». Он строго выговорил себе за малодушие и постучал в дверь, бессильно волоча по земле вьюки.
Младший Най открыл и помог занести поклажу. Потом повел к столу.
Старший сидел, все еще с трудом принимая окружающее за явь. А их мама сияла и смеялась, рассказывая блудному сыну о счастье, обрушившемся на род.
– Я сперва сильно плакала, молодая была, глупая. Потом сказала: мой мальчик жив. С месяц прошло, как ты пропал, когда в старый колодец стала вода приходить. Сперва немного, только сырость по стенкам. Потом больше. К весне нам удавалось каждый день досыта поить детей. Все знали, ты этот колодец углублял, надеялся оживить родник. Так я и решила, раз вода есть, ты вернешься. Осенью нам хватало уже на всех. Я младшего родила, назвала Никари, а все одно, как звать начну – Най и Най. Старейшины хотели воду соседям продавать, я запретила. Пришла прямо на Совет и сказала: «Сына колодец, вода для всех, продавать не позволю. Высохнет, если хоть каплю на деньги разменяете». Испугались, старые бараны! Переупрямила я их. И еще нас больше никто не находит, будто не видят этого места дурные люди. А хорошие прибиваются, обживают склоны. Лет пять, как к нам перебрались илла из вымирающего рода. Славные люди, у меня семья живет, как отец твой ушел к предкам. Дом подновили. Это их верблюды на горке, – она снова рассмеялась. – А пол-луны назад степь и вовсе в рост пошла. Трава песок крепит. Вот я и решила, ты скоро домой вернешься.
Женщина сноровисто хлопотала по дому, собирая на стол. В пустыне стол – огромная роскошь. В этом доме он был довольно большой, ловко набранный из мелких склеенных дощечек, на низких ножках. Сидели вокруг на добротных чистых коврах, не облезлых. Наири заворожено следил за мамой, все еще не веря в произошедшее. Выходит, не зря он умирал, засыпанный песком в старом колодце своих снов. Не такая уж и страшная цена за невозможное чудо. Сидеть дома и смотреть на маму, почти не изменившуюся за прошедшие годы. Только волосы посеребрились. В его памяти остались голод и каждодневная жажда. Теперь воды хватает даже умываться. Риан говорил, что мир вокруг снави меняется к лучшему. Вот и случайности стали так интересно подбираться одна к одной. Най-старший улыбнулся и тихо спросил:
– Ма, а брусы у вас не гостят? У меня есть хороший друг, его мама родом из Серебряных ив. Говорил, там жизни не оставалось почти.
– Слышали про их беды, – кивнула хозяйка. – Мир, говорят, тесен, но уж не настолько. К нам не заходили. Бродят слухи, подались на север, к Тучегону. Хотя там надежды нет.
Продолжить она не успела. В комнату с поклоном вошел пожилой мужчина, следом – две гибкие девчушки. Хозяйка степенно села рядом с сыновьями, уступив заботы младшим. Она светилась радостью и гордостью. Мужчина расположился напротив. Он был илла, невысокий и легкий, с широким лицом, короткой полуседой бородкой, чуть раскосо поставленными темными глазами. И прищур знакомый, цепкий. Таков, наверное, станет Дари к старости. Глава рода.
– Вот, почтенный Мойри, сын вернулся. Только Вы и не считали меня вконец сумасшедшей, а другие не верили. Молчали, но я же знаю.
– Нежданная радость велика, но такая долгожданная ценна вдвойне, добрая госпожа Ринай. Если кто и заслужил ее, то это Вы. Возможно ли узнать, как сложился путь достойного Наири?
– Он был длинным, господин, – поклонился Най, пряча улыбку. Отвык он от важных степенных бесед со стариками степи. – О плохом говорить не буду, прошло и осталось позади. Я получил свободу недавно и сразу направился домой. Правда, я не надеялся здесь застать родных людей.
– Давно ли Вы вступили в степь и как миновали отряды стражей нечестивого Карна?
– Мы двигались очень быстро. Восьмой день пути еще не закончен. Конечно, я не беру в расчет болота и горы.
– Невозможно, – илла утратил хладнокровие. – Если путь оказался столь краток, я даже не спрошу, как удалось не загнать коней. Но разъезды Карна? Но дорога, по ней все еще движутся караваны нашего позора? Их не обойти.
– Я шел через болота, мимо печати зла. Мы оставались в седле от заката до рассвета и даже днем.
– Мимо печати, где я не был сам, но говорил с нашими охотниками, посланными осмотреть дальние окрестности, пройти человеку нельзя. Даже в виду водяного столба, падающего без звука, людей и коней охватывает ужас. Там нельзя дышать.
– Все так, почтенный. Но с некоторых пор я не совсем обычный человек.
Най сложил руки лодочкой, словно черпая воду, бережно поднял, вытягивая перед собой,
