Все последние события внезапно обрели очевидный смысл. Я взирал на смерть, драмы, страдания сквозь призму отстраненной благожелательности.
Господь Бог насадит рай в Едеме, и ты будешь жить в нем в благоденствии и веселии.
Все волнения предыдущих месяцев казались мне суетными и несерьезными, словно возня детей, резвящихся в школьном дворе.
Я здесь, произнес голос, я с тобой, в тебе, и я это подтвердил, молча, сосредоточенно, мое зрение десятикратно усилилось, мой взор, не ведая преград, простирался за горизонт, проникал сквозь сереющие склоны холмов Парижского бассейна, да, ты здесь, ты со мной, во мне, и в тот момент, когда у меня все-таки мелькнула мысль, черт, да что ж такое со мной творится, божественное тепло развеялось, свет погас, я был абсолютно голый, подмораживало, а главное, крики дакота слышались теперь совсем близко, их сопровождало тошнотное чувство, что надвигается нечто омерзительное, оно уже в пути, оно вот-вот будет здесь, впереди шествуют его эмиссары, трепещите, ибо Князь Тьмы в бесконечной милости своей почтит вас своим присутствием, и вот оно случилось, крики дакота смолкли, я слышал шуршание крыльев и слюнявое похрюкивание, беги или простирайся ниц, ибо Князь Преисподней сошел на эту землю ради великого твоего блага, я сидел, скрестив ноги, затерявшись в лесу манекенов, мне виделись странные картины, саддху, почитатели Шивы, что медитировали ночи напролет, сидя на оссуарии, и пили из чаши, выточенной из полированного черепа мертвеца.
Невозможно в точности передать, что произошло в ту ночь, при первых отблесках зари я поседел, и границы между мирами, нашим и тем, что именуется потусторонним, адом и как там еще, мы даже не подозреваем как, стали нечеткими и размытыми. То, что я принимал за манекены, на самом деле оказалось трупами, десятки трупов были сложены штабелями в холле, – должно быть, их пытались собрать, а потом так здесь и оставили; несмотря на бледность и застывшую смертную маску, я узнал лицо Жоэля, проглядывавшее из кучи, еще накануне это бы меня взволновало и поразило, а теперь я лишь подумал, мимоходом и несколько вяло, черт, это Жоэль, умер, бедняга, все происходящее утратило свое прежнее значение.
Я дошел до дома, не встретив ни одной живой души, везде валялись груды строительного мусора, обрушившиеся стены и трупы, всюду трупы, они громоздились огромными кучами, выше всякого мусора, гниющие или обгорелые, смотря по тому, заливало их водой или палило огнем, все это не вызывало во мне ничего, кроме безразличия, да и что могло еще задеть за живое человека, вернувшегося из мира мертвых, грязь, что облепляла мое тело с тех пор, как не стало воды, исчезла, я чувствовал себя чистым, безмятежно-спокойным, и, когда Марианна открыла мне дверь, первое, что я заметил, это что от нее воняет.
– Тю, – сказал я, – да от тебя воняет.
По правде говоря, раньше я совершенно этого не замечал, она посмотрела на меня, уставшего и в то же время расслабленного, с седой головой, я думал, что найду ее в слезах, растрепанной, но она тоже казалась умиротворенной, ни малейших следов беспокойства; от меня воняет, спросила она, ты уверен? Она держала в руках маленькую книжку, я сначала принял ее за молитвенник, но оказалось, что это Катехизис для девочек, она открыла ее, глядя на меня с тягостным состраданием. Флавий спит? – спросил я, с ним все в порядке? В ответ она только кивнула, почти рассеянно, с улыбкой: ты знаешь, я примирилась с Богом, я говорила с ним; и в тот самый миг, когда я собирался ей рассказать, что видел Дьявола, Сатану собственной персоной, и созерцал иные миры, ад и бездны, она вдруг прочла:
Я был ошарашен, это что, поинтересовался я, детская песенка? Но она читала дальше: Мария, коей суждено было понести в чреве своем самого Творца всего святого, должна была оставаться незапятнанной; не пристало, чтобы демон обрел хотя бы малейшую власть над той, что пришла в мир единственно дабы повергнуть его в прах, потом она помолчала и снова взглянула на меня, ты хоть раз подумал о том, что я чувствовала, когда бичевала всех этих больных, оставлявших заявки по телефону, когда мне приходилось втыкать им вибраторы в задний проход, ты когда-нибудь пытался представить себе, какое это унижение для женщины?
Чувство чистоты, покоя, здоровья, не оставлявшее меня после воскресения из мертвых, испарялось со страшной скоростью. Нет, ответил я, она словно вонзала в меня стрелы, язвящие, ядовитые стрелы, нет, я не был в твоем положении, мне трудно судить.
– Ты превратил меня в проститутку, ты хоть отдаешь себе отчет, какая это гнусность, какое это пятно?
У меня чесалось между пальцами. Ради нее я воровал и грабил. Мы были на равных.
– Ты понимаешь, какой уникальный, неповторимый шанс Он мне даровал?
На меня помимо воли накатывала тоска, я провел ночь в куче трупов, я поседел, я наверняка подхватил чесотку.
Я беру с него пример, и его тихий голос говорит мне, как бы он исполнил долг, возложенный на меня;
Он моя опора, он поддерживает меня, помогает превозмогать усталость и огорчение;
Он моя награда, он подсчитывает каждую минуту, отданную мною моему долгу, дабы вознаградить меня за эти минуты;
Он мой защитник, он отгоняет от меня демона, когда я молюсь или работаю, отгоняет дурных людей или дает мне силы не поддаваться на их речи и не позволяет мне падать духом.
И я люблю его, люблю Иисуса.
Она шептала не хуже, чем в каком-нибудь триллере.
И пусть тело мое грязно, душа моя омылась в чистейшем из источников.
Засим последовала особенно тяжкая сцена, она описывала мне во всех подробностях, что ей приходилось проделывать с любителями наручников, и какая завеса сомкнулась в ее душе, и если она, несмотря ни на что, избрана свыше, чтобы выносить Младенца, то лишь за великую веру, которую она хранила неприкосновенной в глубине души, лишь за свою виртуальную чистоту.
– Младенца? – перебил я ее. – Ты имеешь в виду – Флавия?
Мне до смерти захотелось ее трахнуть, я не прикасался к ней с тех пор, как она забеременела, последний раз я что-то себе позволял в Яве, а это когда еще было.
– Ты совсем глупый? – удивилась она. – Ты до сих пор не понял, что Флавий не такой, как все дети?
Тот факт, что от нее воняет, внезапно обрел бесспорный эротический смысл, я подошел к ней и крепко обнял, от тебя воняет, повторил я, но это даже приятно.
Ее рот открылся и закрылся, глаза полезли на лоб. Я стиснул ее сиськи. Я хочу тебя, суперхочу. Член распирало так, что было больно, я прижался к ней, хотел ее поцеловать, иди ко мне, благочестивая девочка, до всех этих дел мы, бывало, неплохо проводили время. Она оттолкнула меня изо всех сил: да как же ты можешь, как ты смеешь, – словно я посягнул на великую, недоступную жрицу последнего культа на Земле.
– Погоди, – возразил я, – не надо преувеличивать…
Это было выше моих сил, я вытащил член и попытался поймать ее за руку, чтобы она мне помогла: а ну, давай, зарычал я, раздевайся и отсоси, как у тех гомиков, она закудахтала, ты сошел с ума, ты сошел с ума, в тебя снова вселился Дьявол, я вижу.
– Повернись, я трахну тебя сзади!
Во мне все дрожало, голова кружилась. Она ринулась к комнате Флавия, голося, заклинаю тебя, только не малыша, словно я собирался их обоих зарезать, мне просто хотелось заняться любовью, и больше
