— Да погоди ты штокать. Я о чем говорю: точка перешейка — это… ну все равно что тебе магический кристалл. Блюдце с бегающим яблочком.
— В будущее смотреть?
— Точно. Или в прошлое — на выбор. Тут только важно понять одно: если точка перешейка не определена, все эти блюдца и кристаллы можно сдавать на вес в базарную хиромантию. Без точки перешейка они такое же барахло, как телефон без подключения к сети.
— Тогда, значит, это не кристалл, а сеть?
— Сетевой разъем, точнее.
— А что — кристалл?
Харитон Савелич почесал бровь.
— Аппаратный
—
Харитон Савелич собрался закурить, но, передумав, заложил папиросу за ухо.
— Можно и так.
— Я не понимаю, — сказал Подорогин. — Как масса и метрика уравновешиваются? зачем? что это?
Харитон Савелич сгреб ксерокопию, бегло взглянул на нее, толкнул Клушу, прикорнувшую на краю стола, и спрятал лист обратно в папку. Клуша выпрямилась и осовело, как в пустоту, посмотрела на зачехленную люстру.
— Вечность, — ответил Подорогину Харитон Савелич.
— Что?
— Метрика и масса, Василич, совпадают, как цапля и журавель. Ну то есть не совпадают. Почти не совпадают. Но если совпадают, то в этом самом месте образуется… как бы тебе сказать…
— Вечность?
— Не совсем… — Харитон Савелич посмотрел на Клушу, которая опять положила голову на кулаки. — Часть.
— Часть вечности?
— Василич, скажи: может быть часть у влажности?
— Нет.
— А что такое роса?
— Влага.
— Так то же самое и здесь. Точка перешейка — что тебе божья роса. Конденсат, который образуется на смычке массы и метрики. Она, точка, конечно, не сама вечность, но если у тебя есть нужное «железо», из такого «сетевого разъема» ты можешь глядеть во все стороны.
— И вы хотите сказать, что мои дочери…
— Я хочу сказать, что не имеет значения, кто оказался в точке перешейка. Тут кого угодно пробивает на интуицию. Больше всего почему-то на это… как его…
— Птичье дерьмо на улице Ленина… — ухмыльнулся Подорогин.
— Что? — не расслышал Харитон Савелич.
— Так… — Подорогин поскреб ногтем зажигалку-флакон. — А кто определяет, что событие массивно?
— А кто вообще определяет массу? — Харитон Савелич тоже прищелкнул по зажигалке. — И почему тебя притягивает к земле, а не наоборот? Потому что ты сам так определил? Или я?
— А кто?
— В том-то и дело: никто. Масса — это то, что определяет самое себя.
— Да как вы узнаёте, под каким камнем искать ее?
— Знал бы, — вздохнул Харитон Савелич, — давно уже сидел в Белом доме каком-нибудь. Плевал бы на головы человечеству.
— А —
— А
— Так значит, все-таки не знает?
— Василич, вся эта тряхомудрия выливается подчас в такую копеечку, что в глазах темнеет. Понимаешь? Затраты на
— Ну, так бы сразу и сказали, — выдохнул Подорогин. — Не
— Не то и не другое, Василич. Вот зря ты, ей-богу.
— А что?
— Сейчас, когда
— Какие, например?
— Например, — ощерился с зевком Харитон Савелич, — планирование президентства. Единственно допустимое будущее в наших палестинах. С одной небольшой увязочкой, правда.
— С какой?
— С отсутствием конца света в тех же расчетах. Хороший баян, да? Одна клавиша работает, да и та на своих условиях.
— И это все зачем тогда? — подала вдруг голос Клуша.
— Что? — спросил Подорогин.
— Ну, все… — Клуша обвела сонными глазами комнату, кивнула на окно. — Огород городить-то?
— Чтобы добыть грамм золота, — сказал Харитон Савелич, — нужно перелопатить тонну руды. Как думаешь — по силам это одному?
Подорогин пожал плечами:
— Нет.
—
— Вымерли бы, значит, — заключил Подорогин, — как динозавры.
— При чем тут динозавры?
— Ну — переселились бы. Как они.