несчастье. У этих людей оно было развито в наивысшей степени.
Я рассматривал со всех сторон эти мысли, которые толпились у меня в голове. Затем неминуемо (опять же мысленно) боролся со своими собственными проблемами, пока не засыпал. Вот навязчивая мысль, которая не давала мне покоя: «Провести двадцать пять лет в таком месте!..». Большинство тех, кого я знал, умирают год за годом. Прибывают новые. И я старею все больше и больше. Двадцать пять лет... Двадцать пять лет... Столько лет я прожил с моего рождения на свет.
Ну как мне выбраться? Если и пройду через колючую проволоку, ров и крепкие изгороди, куда направиться потом? Я вновь вспомнил о маленьком остяке и его слова относительно «отверженных». Смог ли хоть один из них вырваться из Сибири? Никто не надеялся, что сумеет пройти в одиночку через опасности этого необъятного края. Или же задумав побег, найти людей, решивших попытаться сбежать? Я задавался этими вопросами среди многих других и не находил ответа.
Однажды вечером, пойдя в отхожее место, я наткнулся на Грешинена.
— Грешинен, — осведомился я, — если однажды я смогу осуществить свой план побега, ты пойдешь со мной?
Он наморщил лоб.
— Ты говоришь серьезно?
Я кивнул в знак подтверждения. Он медленно взялся пальцами за бороду.
— Равич, — ответил он, наконец, — я подумаю над этим сегодня вечером и дам тебе ответ завтра.
Осторожный Грешинен. На следующий день я встретил его в открытом пространстве между двумя рядами бараков.
— Нет, — заявил он мне. — Я бы пошел с тобой, если бы был шанс в успехе. Но даже если русские нас не поймают, снег и мороз справятся с нами прежде, чем мы доберемся куда-нибудь.
Я пожал плечами.
— Я все еще не намерен умирать молодым, — добавил он.
Я задал тот же вопрос чеху. Вначале он решил, что я шучу. Затем он уселся на краю койки и предложил мне присесть рядом. Положив руку на мое плечо, он прошептал:
— Да, я охотно пошел бы с тобой. Только тебе нужны крепкие и здоровые товарищи. У меня проблемы с желудком и я думаю, что подохну от этого на днях. Если бы я пошел с тобой, это еще укоротило бы мне жизнь и ты бы пожалел, что взял меня с собой.
Помолчав несколько минут, он уточнил:
— Если представится случай, выбирайся отсюда, сынок. Будь внимателен и с умом выбирай себе товарищей. В любом случае, я желаю тебе успеха.
Мы тяжело работали в течение шести дней и отдыхали на седьмой. Каждое воскресенье начальник лагеря обращался к заключенным. Он объявлял о задачах на следующую неделю, обращал внимание на нарушения установленных в лагере правил. Затем он побуждал нас задавать вопросы и высказывать предложения. Мы провели так уже месяц, когда он вызвал добровольцев на выполнение нового задания: он искал людей, умеющих мастерить лыжи. Видя, что ответа не последовало, он дополнил свое предложение:
— Добровольцам повысят рацион хлеба на сто грамм и больше, если лыжи будут хорошего качества.
Вызвались шестьдесят человек, в их числе и я. Я не претендовал на звание мастера, но ради добавочной пайки хлеба почему бы не попробовать.
Цех устроили в другой половине здания, где находилась библиотека. Среди добровольцев полдюжины были знатоками дела и по общему соглашению они разделили остальных на две бригады: одна должна была помогать им, другая — рубить березы, пилить их и поставлять сырье в цех. Раньше я как-то смастерил две пары лыж, и это помогло мне устроиться работать внутри на просушке и вырезании. В тот же день, еще до того, как была произведена первая пара лыж, каждый получил свой новый рацион хлеба в пятьсот граммов.
На второй день мы «выпустили» наши первые пары. Мы их клали поочередно на стойки (одну впереди, другую сзади) и Ушаков проверял их лично. Он вставал на них, и лыжи прогибались в форме буквы U, а центральная часть доходила до пола. После чего двое солдат уносили их, чтобы испытать на пробеге по лесу. Испытания были заключительной проверкой. В конце недели Ушаков пришел и объявил нам, что образцы, отправленные в Якутск, отвечают требованиям Красной Армии и, таким образом, были приняты. Наш рацион хлеба сразу же возрос до одного килограмма в день, то есть стал больше, чем двойной размер основного рациона, и мы теперь получали больше табака. В конце второй недели мы производили по сто шестьдесят пар лыж в день.
Наши новые привилегии были очень плохо приняты бригадами, работающими в лесу. Меня неоднократно спрашивали, как я мог согласиться мастерить лыжи для русских солдат, но я никогда не позволял себе вступать в такие разговоры. По моему личному мнению, любая работа, выполняемая в лагере в Сибири, тем или иным способом приносила пользу Советам. Следовательно, лучше было выбирать более интересное занятие, если представлялась возможность. Интересное и хорошо вознаграждаемое. Учитывая то, что хлеб занимал главное место в нашей жизни, было бы удивительно, если бы менее удачливое большинство не высказывало неприязненных комментариев. Я делился своим табаком, а также давал хлеба больным. И многие другие заключенные, кто занимался производством лыж, поступали так же. Но недовольство продолжалось. Парадоксально, но самые убежденные сторонники бесклассового общества в удивительно кратчайшие сроки смогли создать два класса работников и очень решительно увеличить пропасть между ними, присудив одному из них значительное вознаграждение за труд.
Работая целый день в теплом цехе, где постоянно топилась печь для просушки дров, я чувствовал, что восстанавливаю силы. Я мог бы покориться судьбе, однако, наоборот, все больше и больше стал думать о побеге. Я начал искать способы, как сохранить и спрятать часть моей пайки хлеба. У меня еще не было точного плана, но я был уверен, что какое-либо неожиданное событие ускорит ход вещей.
ПРИГОТОВЛЕНИЕ К ПОБЕГУ
... — Смотри. Это он, вон там.
На следующий день в полуденный перерыв Маковски указал мне на заключенного, который держался немного в стороне от других.
— Подожди немного, — добавил он. — Понаблюдай за ним.
Это был широкоплечий мужчина, и бесформенная одежда не могла скрыть его величественную осанку.
— Ты кавалерист, — вновь начал Маковски через секунду, — ты должен сразу опознать такой тип солдат.
— Кто это?
— Поляк. Сержант кавалерии Антон Палушович. Ему сорок один год, но он крепкий, у него хорошее здоровье, он очень способный и опытный. С ним я пошел бы куда угодно. Хочешь, пойдем, поговорим с ним?
Мы так и сделали. Мне понравился вид этого Палушовича. Он принял наше предложение как солдат, которому дали задание. Он был очень рад, узнав, что я был лейтенантом польской кавалерии.
— Мы сможем, — сказал он. — Это будет нелегко, но мы сможем.
В этот вечер я явился к Колеменосу, хлопнул его по плечу. Он обернулся и улыбнулся мне:
— А, это ты.
— Колеменос, я собираю вещи с несколькими товарищами. Хочешь с нами?
Он положил свою большую руку на мое плечо.
— Ты серьезно говоришь?
— Да. И, может быть, это будет очень скоро.
Светлая борода гиганта просияла от широкой улыбки.
