Дэ поклонился словам патриарха, выпрямился и с прежней убежденностью заговорил.
— Четвертые сутки Рус в Поднебесной. Но уже несколько месяцев он живет на положении беглеца. Один. Состояние его психики внушает самые серьезные опасения. От времени и опасности наш брат может одичать, стать непригодным к дальнейшей человеческой жизни. Неизвестно, каким путем он движется. Дороги северных провинций блокировоны. Доносчики, осведомители упорно шныряют по вокзалам, портам. Надо опередить убийц. Сегодня же двинуть группы на пути возможного продвижения воспитанника. С каждой будет монах нашего монастыря, которого Рус хорошо помнит в лицо. Группа Хан Хуа будет в постоянной готовности выйти к нему на место обнаружения. Другим группам, где не будет наших людей, в контакт не входить — незаметно двигаться следом, прикрыть, в случае опасности. За него объявлено вознаграждение — это предопределяет возможности выступления соперничающих школ и, в особенности, бандитских формирований. Надо дать знать Русу, чтобы двигался к южному Шаолиньсу. Это его конечный пункт. Далее совет старейшин решит его судьбу.
Резко выброшенные вверх кулаки утвердили согласие монахов на речь настоятеля Шло,
Наступила тишина. Осталось выслушать последнее слово, думу патриарха. Молчание длилось недолго. Ересиарх встал, медленно прошелся вдоль стены.
— Братья! Сыны могучего Лотоса! — его голос со старческой хрипотцой слышимо хрустел в настороженной тишине. — Отрадно видеть мне и слышать, что древние заповеди наших священных даосов живы в ваших сердцах, сильны в вашем разуме. Мне сто лет. Из них девяносто три провел я в стенах монастырей, постигая мудрость, верность нашего стойкого братства. Верьте мне, верьте тому, что я слыхивал еще в прошлом веке от патриархов, уже покрытых пеленой годов запрошлого века, а они от тех, кто вел братство по дорогам времени в те, уже очень далекие, годы бытия. Верьте: на протяжении всего времени решения братьев «Лотоса» всегда отличались мирской справедливостью и добрым подходом к обстоятельствам, — мудрец остановился, томно вспоминая далекие годы. — Времена меняются. Не меняется только алчность людей, давление другого во имя свое. Какая адекватная степень ответственности людей перед содеянным? В жизни каждого поколения приходится делать шаг, который надолго формирует отношение людей в обществе и положение в бытии. То, что сейчас требуется решить нам, отразится и оста и оставит след в наших душах. Но это будет тот шаг, который подтвердит основы нашего братства, который, как и наше прошлое, коим гордимся мы, также перейдет нашим потомкам. И который будет той из многочисленных звезд восхищения, подражать и следовать которой будут наши собратья. Наша сила в наших душах.
Покровителя у нас нет. Но мы сильнее тщеславных отпрысков толпы крепостью своего духа, непреклонностью воли, знанием своей цели и будущности. Нас ничтожно мало. Поэтому следует глубоко продумать каждый ход, прежде чем сделать шаг. Рок везде подстерегает нас. Время не терпит рассуждений, но и не терпит необдуманных действий. Монастыри не устоят под натиском репрессий государственной машины. Об этом нужно помнить. В противном случае мы только сможем мужественно сложить свои головы на земле наших отцов и наставников.
Снова тишина замерла в звенящем воздухе вечера. Каждое неторопливое слово ересиарха крепко вонзалось в свободные мысли сотен монахов, собравшихся на священной горе у стен легендарного монастыря.
— Наши наставники учили нас: «Силен тот, кто жив. Остальное все — память.» Поэтому для нас важно обойтись минимальными силами, силами одного монастыря. Все боевые группы должны состоять из членов Шао. Дополнительной резервной помощью будет располагать Карающий Глаз. Ему лучше известно, кто может оказаться врагом. Все должно происходить максимально невидимо для глаз властей. Карающий должен в основном нейтрализовать, изолировать возможные выступления противников. Группам Шао удобнее будет встретить брата в южных горах ближе к западу. И там прикрыть в случае столкновения с вооруженными подразделениями. Но, думаю, до этого не дойдет. В случае неудачи репрессии обрушатся на Шао. Монахи монастыря растворятся по другим приютам. Такой выход более безболезнен для нас.
Пат посмотрел на ряды.
Снова вскинулись в одном порыве крепкие кулаки в знак согласия с доводами ересиарха.
Глава шестая
Врезают небо сабли молний,
И молот грома землю бьет!
Наперекор стихии вольный
Орел совершает перелет.
От сырых досок, распаренных палящим солнцем, несло нестерпимой вонючей жарой. Над поверхностью мертво распластавшегося в изнеможении моря проносился иногда освежающий ветерок, но он был редок и слаб. Океан словно заглатывал всю свежесть в себя и оставлял на воде, пресыщенной испарениями, удушливый, знойный воздух. Жирные, слезливые доски дышали, выпуская весь имеющийся затхлый жар неба. От них несло растопленной смолой, морской прогнилью, перемешавшейся с вонью даров моря — остатков когда-то разделанных и уже разложившихся внутренностей рыб.
С непривычки тошно было вдыхать застоявшийся каторжный запашок, и глаза чаще косили на воду: не сбросить ли часть скопившейся дурноты в утробе за борт.
Рядом, на дне, лежали бытовые принадлежности немудреной жизни, которые тоже были никак не свежее самой джонки. Они в той же степени едко аккумулировали в себе всю нечисть бытовых отходов. Солнце стояло в самом зените, вытравливало из дерева все сгустки ядовитых и неприятных газов, запрятанных в щелях и порах потрескавшихся, но еще годных старых досок.
Лодка шла ходко вперед, и это, видимо, было ее единственным оставшимся преимуществом от той работяги, которой она была еще в сравнительно недавнем прошлом.
Восток. Бытовой колорит.
Тот, кто стал темой ожесточенных споров, не совсем комфортно покачивался в означенной посудине, которая настойчиво держала курс к югу, отмеряя оставленные мили воды за кормой. Ему приходилось сидеть под прелым навесом, чтобы сохранить большую гарантию скрытности.
Старик-китаец, такой же вонючий, как и его лодка, согласился за немалые деньги провезти морем вдоль берега до самого Шанхая. Жалкий моторчик, на который он косился с недоверием, исправно тарахтел и с каждым часом придавал уверенности рыбаку, что после этой поездки он заживет обеспеченней и спокойней.
Вначале старик с недовернем косился на своего пассажира, — но слушая временами раздававшиеся из уст незнакомца песни, успокоился.
Неизвестный, с заброшенным видом, иногда пел подвывающим голосом, реже просветленными глазами впивался в одну точку или дремал, облокотившись о скрипучую мачту. Но больше далекими глазами прощупывал проплывавшие рядом лодки, яхты, катера. Изредка вздрагивал от неизвестной неожиданности и ошалело водил воспаленными глазами вокруг.
Старому рыбаку, немало повидавшему на своем веку, больше хотелось прыгнуть за борт, чтобы не встречаться с этими одичалыми глазами. Не будь твердого слова неизвестного, аванса и самой лодки, дед, наверное, так бы и сделал. Но джонка была его домом: приходилось трястись и молитвенно ожидать, пока на горизонте не появятся контуры великого города.
Пассажир успокаивался. Думы овладевали его настроением, и он, прикрыв глаза, оставался наедине со своими мыслями. Наверное, он еще не совсем осознанно догадывался, почему вокруг него так все завертелось, угрожающе приблизилось действенной опасностью. Иногда по-мальчншески неумело производил что-то вроде улыбки: то не совсем проявленно хмурился, то снова пел — длинно, заунывно. Такие песни старику приходилось слышать от русских, которых помнил еще с последней войны.
А у незнакомца вдруг отчетливо и болезненно в памяти вставали дни, когда он решил покинуть базу,
