Но отвечал еще достаточно громко, зло и с оттенком действующего повелителя.
— Мои годы уходят под камин, — простужено хрипел он. — Душа моя, как эти тлеющие угли: горят, но тепла уже не дают. Короли низвержены: холопы на тронах.
Настырный эксгестаповец еще раз нагнулся к Швенду: — Ты заболел? У тебя горячка?
Но, заметив в зрачках злой отблеск, успокоился. Шумно ввалился в рядом стоящее кресло. Поправил отвисший живот и удобней усевшись, ехидно загнусавил:
— Это вы-то, короли? — противно захихикал, — вы реликтовые существа.
— Заткнись. Сам ты ящер доисторический. Много ты знаешь. Кроме, как языки вырывать, ничему не на учился.
Мюллер удовлетворенно посмотрел на шефа.
— Швенд, вас давит старческая немощь. Пейте теплое молоко.
— Ты что, старый висельник, лечить меня пришел? Наверное сдать решил, пока я еще не помер. — Старик как бы очнулся от летаргического сна и шалено уставился на дряблую рожу Мюллера, — что ты несешь, хрен собачий. Сам ты грыжа маразматическая.
— Ну вот, уже и обиделся. Всегда так. — Редкий плешивый ежик эксгестаповца на голове вызывающе топорощился, раздражал. — Я живу, как я хочу. Поэтому не унываю. Не забиваю свои мозги, как ты, несъедобной дрянью. Короли, холопы. — Мюллер желтым ногтем постучал по подлокотнику кресла. — Надо пить молоко. Тогда не так мрачна жизнь. Мао, вон, прекрасно удовлетворяет себя на меню мозгами молоденьких обезьянок.
Чем не эликсир для здоровья.
— Э-э. Чтоб ты сдох раньше меня. Трупы меньше вони испускают, чем ты. — Швенд гордо запрокинул голову. Двойной подбородок вытянулся, как перед награждением. — Мы были избранным народом. А евреев никто никогда не избирал. Но они проникают во все щели власти, как ядовитый газ.
Мюллер надоедливо шаркал палкой по полу, беззлобно посмеиваясь над словами старого партийного товарища.
— У вас не хватает ума выжидать. За год в дамки. Императоры.
Августейшие.
— Да, жизнь коротка. Очень коротка. Столько всего хочется. И всего за одну богом проклятую жизнь. Потому и спешка. Ошибки. Роковые.
Народу зря погубили.
— Ха-ха-ха! — Живот Мюллера заходил, как при родах. — Все вы наци старостью чокнутые. Скорцени тоже подобное начал брюзжать. Когда суд господень приближается, о народе слезно помышляете. Саркофаг деревянный что ли за дверью музыку поджидает?
— Ты мне мораль не суй, черный эсэсовец. Ты куда больше народу погубил.
Мюллер пренебрежительно косил в сторону совсем упавшего духом старика.
— Я выполнял ваши приказы, всех наших партийных бонзов. Я солдат.
И не будь я Мюллером, вы меня точно также, как и прочую чернь, сожгли бы в лагере на том же огне, что и евреев.
— Слушай, не дави меня, а! Я и без тебя много о чем думаю. Чего приплелся? Говори и проваливай.
— Герр Швенд, вы начали писать?
— Какое тебе до меня дело, псина смердячая.
Старик противно сплюнул в камин.
— Заметно. В гнилую философию вдарился. Хочешь отмыться перед историей в своих мемуарах. Вряд ли получится. Мы вне закона. И это уже история. О тебе тоже немало сказано. Ты ничего не сможешь ни добавить, ни убавить.
Швенд никак не среагировал. Только подрагивающие пальцы начали выдавать закипающее в нем бешенство.
Мюллер понял, что достал шефа. Несколько минут помолчал. Швенд постепенно успокоился, невесело протянул:
— История выводит интересную закономерность:
Германия тогда великая, когда Россией правят бездари.
— И наоборот, — не к месту, с веселой иронией резюмировал второй старик. — Германии еще долго процветать. В этом веке в России не предвидится интеллектуальное правительство. Или хотя бы порядочное большинство в советниках. Большевики практикуют равенство, серость, лицемерие. Таланты отставляются на последние места. Преданность начальнику прежде всего. В свое время мы тоже с этого начали и плохо кончили.
— Ну и что. Слава господу нашему, что хоть все так происходит, — резко перебил Швенд. — Он-то хоть к Германии благоволит, — повернулся к Мюллеру, — но ты, я думаю, не за этим сюда приплелся, чтобы выматывать из меня остаток оптимизма.
Эксгестаповец подвинулся ближе к огню.
— Босс, не знаю, как начать. — Начни проще.
— Американцы конфидециально просят помочь убрать одного русского.
Швенд нейтрально молчал. Кисло смотрел на слабеющий огонек в камине.
— Кто американцы?
— Руководство спецслужб.
— Конкретней.
— Полковник Динстон.
Шеф недовольно поморщился.
— Если б ты знал, дорогой мой кат, как я им не верю. Не могу верить при всем моем желании. Янки от того и богаты, что всех оставляют в дураках.
— Они платят, — очень осторожно вставил Мюллер. — И платят очень хорошо.
— Что мне их деньги. И тебе зачем они? Я сам этого дурачка полковника могу сто раз купить со всеми потрохами и столько же раз продать. У нас имеется досье на этого потрепанного ястреба с пришитыми крыльями. Ты же сам прекрасно знаешь, что Динстон деловое ничто. Он крупный политический разведчик только на бумаге. Тем более, для тебя говорю, что у них своих исполнителей, как котов не вешаных.
Мюллер неловко похрустел старческими косточками.
— Ему свои мешают. Да и мы лучше ориентируемся в здешней местности.
— Если мешают, значит янки со своей сапожной головой не ту ноту тянет. Или вы уже, дорогой группен-фюрер, в политике такой же профан, как и горластый Динстон.
— Какое нам дело, с какой скрипкой сидит американец. Главное, что нам на руку его предложение.
— С какой стати на руку?
— Отбрасывание коммунизма подальше на восток.
— Ты что, дебил? Какой восток? Какой коммунизм? Вспомни, где живешь. Не морочь мне голову. Ступай прочь.
Но хитрый Мюллер не уходил. Выждал время, пока Швенд снова успокоится.
— Заскучал я. Хочу тряхнуть стариной. Ребята просят работы.
Покруче. Засиделись.
— Так что тебе от меня нужно? Иди стреляй.
— Динстон предупреждает, что дело не из легких.
Швенд снова вскипел.
— Тебе, что, на лапу дали, что ты все грызешь меня. Хочешь стрелять, стреляй. Трудно-сиди дома. Газетчиков на наши следы навести желаешь. Или думаешь, что здесь, в Кордильерах глубоко зарылся.
Пластик твой морде не поможет, если начнут допытываться. Я не понимаю тебя. В пустые авантюры суешься, как молодой. Мимо ночной вазы мочишься, а гонор свой на газеты суешь. Если хоть один репортер сунется в мои ворота, я ему укажу твои. И пусть у тебя в заднице свербит. Ничему вас история не учит. — Швенд яро смотрел на огонь, будто разговаривал не со старым товарищем по партии, но с божественными бликами в камине, которые помогали ему ощущать дыхание истории. — Забыл Эйхмана? Тот тоже думал, что
