немаловажно, — подчеркнул отдельным ударением на словах эксперт, — монахи тоже имеют неслабую сеть своих осведомителей во многих странах, где проживают китайские эмигранты.
Это информация, и информация серьезного порядка. Динстон с готовностью потряс головой. — Я думаю, сейчас вам должно быть более, чем понятно, господин полковник. Считайте свою мисси' на этом законченной.
Ближайшим самолетом вы должны вылететь из Дели в Вашингтон. Больше вашего присутствия вблизи себя и монахов я не потерплю. Человек вы неглупый и, думаю, вы не будете осложнять свое будущее.
Офицер снова с готовностью потряс седой шевелюрой, с облегчением выдохнул: — 'Йес, сэр', поклонился и быстро удалился из кабинета в особняке посольства Соединенных Штатов в Дели.
Через минуту эксперт вызвал майора Крафта.
— Возьмите майор группу, импровизируйте, как можно: но летите с Динстоном в Штаты. О каждом его шаге в сторону, встречи с посторонними мы должны знать досконально. Нужно знать: где и с кем, особенно за время дороги он может встретиться. В Вашингтоне передадите его майору Рею.
— Есть, сэр. Будет сделано в лучшем виде.
— Не торопитесь уходить, майор, мне нужно все подробно знать. Если можно фотографируйте все его встречи и подозрительные движения.
— Будет сделано, сэр.
— Сохраните полностью инкогнито.
— Ясно, сэр.
— Возьмите женщин с собой.
— Будет сделано, сэр.
— Теперь можете идти.
— Есть, сэр.
Глава шестая
Какая скука-жить умом,
На все несчастья обреченным,
От всех побед ожесточенным…
В окольном смысле и прямом.
Внешне Ван, конечно, был спокоен. Но настоятель знал, что воин недоволен итогами поездки в Латину. И потому, спрашивая свое, все размышлял о произошедшем.
— Ван, Клу меня спрашивает, что могло помешать Руссу соединиться с вами еще в Бразилии?
Большой Чемпион стоял неподвижно: его боль и сомнения горьким потоком выходили на простор монастырского двора.
— Кто это может, сможет объяснить? Кому дано знать непредсказуемое. Такое можно понять сердцем, принять душой, но опять же тогда, когда находишься рядом — видишь, слышишь, чувствуешь, переживаешь. Нашего младшего брата всегда мучила совесть, что из-за него гибнут его братья по духу, по жизни.
— Но только этим трудно объяснить и обосновать все его действия.
— Почему? Почему наш брат не имеет право выбора? Право на спасение своих братьев. Он что, не человек? Не любит тех, кто его любит? У него нет совести? Разума? За него идут на риск. Гибнут. Его совесть не может принять такого подношения без душевной и физической отдачи. У него еще болит сердце за маленького Суня. В таких случаях всегда легче самому погибать, чем ощущать вину за гибель других.
— Но он же не понимает, что его отношения к этому нет — Это можно разъяснить уму, но не сердцу.
— Но логика действий не позволяет принять только такие соображения.
Чемпион с глубокой иронией усмехнулся.
— Можно и свои придумать. Результат будет тот же.
— Хорошо. Ты уже знаешь, что произошло, когда вас здесь не было.
Совет монастырей ставит вопрос:-'Можно ли Руссу верить в той же степени, что и раньше?'
Лицо Ванна резко посуровело. Повернулся к настоятелю.
— Да, я знал, что Коу не сумеет найти нужные слова. Он не много видел воспитанника в отрочестве, не обучал его. И во многом не видит, не понимает его характера, мироощущения, перспектив. Рус с младых лет брошена голый алтарь судьбы и предоставлен самому себе. И он не потерял себя, свое лицо. Подумай, Дэ.
Настоятель нахмурился, покачал головой.
— Наверное и я многого не осознаю.
— Не думаю. Скорее ты не хочешь жестче отнестись к своим догадкам.
Ревнуешь. Обижаешься. А жизнь необходимо принимать такой, какая она есть. Рассчитывать, предугадывать, принимать самые неудобные, неприятные ходы. Тогда реальность не так непривычна, болезненна. Ты его духовный отец и тебе труднее принять то, согласиться с тем, что происходит в душе нашего брата. Он уже взрослый. Мы хотели вырастить из него чемпиона, но жизнь не дала завершить задуманное. Сейчас, по развитию, он догнал свой возраст. А в чем-то и обошел. Но стал одинок.
Так получилось. В это все одинаково виноваты: и мы, и американцы, и китайские службы, и рок бытия.
Ван возбужденно прошелся в дальний угол кельи. Обернулся.
Настоятель молча внимательно слушал и очень уж по-старчески осунулся.
— Дэ, этого следовало ожидать. Мы ему столько внушили философски неземного, что трудно думать, что он к кому-нибудь чужому приблизится, а тем более предать. Это исключено. Рус отвлечен. Это было видно потому, как он более желал где-то один сидеть наедине с самим собой, переживать свои детские трагедии. Мы желаем, чтобы наши дети шли по нашим стопам. Не понимаем, что в этом случае выращиваем просто двойников. Хорошо, что природа противится однообразию. А, если ученик опередил учителя, то этим можно только гордиться. Ты хоть согласен с этим, уважаемый мыслитель.
Дэ болезненно шмыгнул носом. Крупная слеза медленно катилась по щеке. Он стер ее. Поднял глаза на Вана.
— Ты, братец, жестко рубишь.
— Жизнь не мягче.
— Неужели только этим все объясняется?
— Если ты не будешь впустую сентиментальничать, то найдешь еще массу серьезных объяснений.
— Да, похоже старость меня раньше берет за горло, чем тебя. Я должен был так мыслить. Ты выходишь на уровень стоп вечного Гу-ру.
— Не стоит меня хвалить, Дэ. Все это глубоко естественно. Просто ты не хотел замечать, а когда пришло время понять, был не готов к этому, твоя внутренняя психика воспротивилась внешней логике. Он одинок. Мы нет. В этом вся логика его существа. Его трагедия, как человека разумного, но которому не дают заняться тем, чем желает его душа.
— Но на чем ты основываешься, что он одинок?
— Дэ, ты начинаешь меня удивлять. Соберись с мыслями. Я тебя направлю. Он был бы наш, если бы мы не продали его американцам. Какие мы отцы после этого? А тем более духовные. Так, воспитатели. Но, тогда он был по-детски наивен и верил всем нашим утверждениям. Тогда мы еще были ему отцами и братьями, он- нашим сыном и братом. И, когда он возвращался после своего изнурительного бегства с
