Они понимали друг друга с полуслова – Ольвин сгреб ее в охапку и очень смешным ворчливым тоном «упрекнул»:
– Эта девчонка ни в чем не знает меры!
Но его глаза сияли, и он восхищенно произнес:
– Умница ты моя!
…Когда первые рассветные лучи забрезжили из-за гор, Луури чувствовала себя счастливой. Она немного устала, хотя спать не хотелось. Одевшись, она собралась уходить. Ольвина это озадачило. Он взял ее за руку и потянул к себе. Она мягко попыталась высвободить руку, но он держал крепко. Луури посмотрела на него с упреком. Их разговор потек без слов:
«Отпусти, мне надо идти!»
«Не уходи, я имею на тебя право!»
«Не держи, я все равно уйду».
Ольвин выпустил ее руку. Теперь ей очень хотелось вернуться к Учителю, и она боялась, что уже не найдет его у костра. Но Горвинд сидел на прежнем месте, закрыв глаза. Луури подошла и молча улеглась у его ног, подложив под голову согнутую руку. Она почему-то не посмела, как раньше, расположиться на его колене. Какое-то время он не двигался, потом она почувствовала, что он, как в детстве, гладит ее по голове. Его руки дышали добротой и заботой. Луури подняла на него глаза: Учитель смотрел на нее, и этот взгляд, вдруг пронзивший ее до глубины души, был полон жалости и бесконечного сострадания!
Потом подошел к костру Ольвин и стал собираться. Домой она ушла с ним. Горвинд не сказал на это ни слова.
Они вдвоем оказались будто отрезанными от внешнего мира: Учитель остался у моря, а Рангула ушла на несколько дней в поселок. На пороге дома Ольвин обнял и поцеловал Луури, обведя жестом жилище:
– Хозяйничай. Я пойду займусь животными.
И вышел. Луури развела от тлеющих углей огонь в очаге, приготовила нехитрую еду. Непривычная тишина мягким войлоком обернула все вокруг, и дом словно прислушивался к новой хозяйке. А Луури прислушивалась к себе: что-то томительно происходило в глубине ее существа. Что-то перестраивалось и изменялось, как меняется неуловимо небо, когда слегка тускнеет горизонт или облака непредвиденно меняют свой ход… В тишине звонко треснуло от огня полено, отлетела искра. Луури тряхнула головой: «Я справлюсь!» И вышла поискать Ольвина.
Она обнаружила его в хлеву. Ольвин сидел на земле, скрестив ноги, и сосредоточенно и деловито доил козу. Это зрелище было до того непривычным, что Луури от удивления подняла брови и засмеялась:
– Викинг доит козу!
Но он ничуть не смутился:
– Козе все равно, кто из нас викинг, а кто – насмешливая девчонка, которая, к слову сказать, доить не умеет! Коза заболеет, если ее не подоить вовремя. Можешь посмотреть, как я это делаю.
Луури подобралась поближе и устроилась рядом, уткнувшись щекой в его плечо. Струи молока звонко и ритмично падали в деревянную глубокую миску, плечо слегка дергалось под щекой Луури, и ее стало клонить ко сну. Перебралась было к нему на колени, но это ему мешало, и он перенес ее в угол на сено и заглянул в глаза:
– Смотри не уходи!
…Проснулась она оттого, что он, слегка встряхивая, раздевал ее, и это показалось ей досадно- ненужным, потому что сразу стало холодно и совсем не хотелось просыпаться! Тогда он предпринял нечто необычное: набрав в небольшой ковш молока, не торопясь пролил его на живот Луури. Теплый белый ручеек ласково пробежал по животу вниз, скользнул между ног, а губы Ольвина нежно отправились по его следу…
Потом она спросила его:
– Что ты сделал со мной? Как тебе это удалось?
– Горвинд рассказывал мне, что на Востоке мужчины умеют таким образом будить желание у своих жен, даже самых холодных, что идет на пользу их отношениям и миру в семье. Я запомнил.
В ее глазах загорелся ревнивый вопрос, и Ольвин, лукаво улыбаясь, поспешно добавил:
– Но до сих пор у меня не было ни случая, ни желания это проверить!
В ближайшую же ночь Ольвин – после долгого перерыва – вернулся в их общую с Луури постель. Ножа в ней уже не было. Ольвин вел себя спокойно и уверенно. Чего нельзя было сказать о Луури. Безмятежности не было в ее душе. Что-то мешало, что-то было не так. Она пыталась думать об этом, старалась разобраться: что же, что ускользает от ее понимания? Да, она любит Ольвина. Да, ей приятно и радостно осознавать, что он тоже любит ее и выбрал себе в жены. Да, теперь ее будущее определено: она стала женой викинга. Но… неужели это все? Неужели каждый день будет только это – жена викинга и больше ничего? Не потому ли так печальны были глаза Учителя, не это ли вызвало его жалость к ней? Эта мысль не отпускала.
Через несколько дней вернулась Рангула, и ей было торжественно объявлено о переменах в семье. Что Луури заметила сразу, так это то, как изменилась по отношению к ней Рангула. Она совершенно преобразилась! Луури теперь всегда ела с ней за одним столом, Рангула рассказывала ей обо всех делах хозяйства и дома, иногда (что было совсем удивительно!) даже спрашивала совета. Все это утомляло и раздражало Луури. Она тосковала по прежней безмятежной жизни. Такое внимание Рангулы было ничем не отраднее ее прежнего пренебрежения.
К тому же Ольвин собрался в поселок на неопределенное время. Объяснил так:
– Надо решить с законоговорителем, как объявить о нашей свадьбе на тинге. Я не хочу, чтобы кто- нибудь мог сказать, будто я взял тебя в жены не по закону!
Луури было приятно это слышать. Но наедине с Рангулой, безмятежно хлопотавшей по хозяйству, ее стали одолевать прежние вопросы и за несколько дней отсутствия Ольвина довели Луури до изнеможения!
Поэтому, когда вернувшийся Ольвин ночью привычно потянулся к ней, она вдруг вскочила и выбежала в сени. Испугавшись своего собственного порыва, не убежала далеко, а опустилась на пол тут же в сенях, усевшись под дверью, даже не закрыв ее.
– Почему она избегает меня? – спросил Ольвин Рангулу. – Что я делаю не так?
Сестра помолчала. Печально, с упреком, вздохнула:
– Ты мог выбрать любую. Любая охотно была бы с тобой, но ты выбрал эту! – И, видимо, не желая больше расстраивать Ольвина, примирительно добавила: – Очень молодая. Ничего, привыкнет.
Раздались ее шаги. Рангула вышла и присела рядом с Луури, обняв ее за плечи.
– Мужчины не любят, когда девушка так себя ведет. Будь с ним поласковей.
Необычно и неприятно было все: и то, что Рангула сидела так близко, и то, что она стала свидетельницей этой размолвки с Ольвином, и то, что теперь говорит, – Луури хотелось восстать против всего!
Все же она вернулась в постель и была безумно благодарна Ольвину за то, что он просто нежно обнял ее, не ища близости. И, поцеловав в висок, не сказал ни слова упрека, не задал ни одного вопроса.
Утром она ушла в лес к Учителю.
Но рядом с Учителем ей стало не хватать Ольвина. Она заскучала по нему и постоянно возвращалась к нему в мыслях. В голове царила полная неразбериха, и внимание почти не подчинялось ее воле. Это было невыносимо! И когда в очередной раз она заметила, что опять отвлеклась и Учитель молча смотрит на нее, выжидающе и строго, у нее уже не было страха, чтобы спросить у него:
– Когда же это пройдет, Учитель!?
Он помолчал. Она даже думала, что не получит ответа, но Горвинд произнес:
– Ты впустила в себя огонь. Он не покинет тебя до тех пор, пока в твоей душе будет оставаться пища для него. Может пройти жизнь, и не одна.
Вместо того чтобы отрешиться от забот о будущем, ее душа разделилась надвое: одна половина принадлежала теперь Ольвину, другая – по-прежнему – учению Горвинда. И обе будто противостояли друг другу, раздирая ее разум: Любовь или Знание? «Почему вы не можете примириться?! Мне необходимо ваше согласие!» Но две половинки души все не примирялись и словно вели безудержный, неистовый спор. То
