— Доброй ночи, сэр, — и мальчики поспешили прочь в очень приподнятом настроении.
— Вот молодчина, даже не задал нам учить двадцать строк на память! — сказал Головастик, когда они добежали до спальни; а ещё через полчаса они сидели у камина в комнате экономки за роскошным чаем, к которому им дали ещё и холодного мяса. «Тут жратва в два раза лучше, чем в холле», — заметил Головастик, набивая себе рот тостом с маслом. Все горести были позабыты, и они тут же решили принять участие в первом же большом забеге следующего полугодия и заявили, что «Зайцы и собаки» — отличная игра.
Через пару дней большой коридор, в который выходили двери спален, освободился от сундуков и чемоданов; их отнесли вниз, чтобы экономка могла сложить вещи к отъезду, а освободившееся место стало использоваться для игр — верный признак конца полугодия.
Потом начали составляться компании для путешествия домой, и Том присоединился к одной из них, которая должна была нанять карету четвернёй до Оксфорда.
Наконец, пришла последняя суббота, в которую Доктор посетил каждый класс, чтобы раздать награды и выслушать доклады учителей о том, как вели себя они и их подопечные; Тома, к его великому восторгу, похвалили, и он был переведён в младший четвёртый класс, где уже учились все его друзья по Школьному корпусу.
В четыре часа утра следующего вторника в комнатах экономки и заведующей хозяйством уже был готов кофе, и мальчики, тепло укутанные в пальто и шарфы, торопливо его пили, бегали взад-вперёд, спотыкались о свой багаж и все одновременно задавали вопросы; у ворот школы их ждали несколько карет, в том числе и карета четвернёй, которую наняли Том с компанией; почтальоны по этому случаю надели свои лучшие куртки и бриджи, а специально нанятый музыкант во всю мочь играл на корнете[94] «Южный ветер и хмурое небо», перебудив половину всех мирных обитателей Хай-Стрит.
Шум, гам и суматоха усиливались с каждой минутой, носильщики сгибались под тяжестью сумок и сундуков, корнетист играл всё громче. Старый Томас сидел в своей каморке, а рядом с ним стояла большая жёлтая сумка, из которой он выдавал каждому деньги на проезд, сверяя в свете единственной свечи сумму в своём собственном, грязноватом и написанном каракулями списке, с суммой, проставленной в списке Доктора; он морщился от напряжения, наклонял голову набок, и очки у него запотели. Дверь каморки он предусмотрительно запер, и все свои финансовые операции осуществлял через окошко, а то иначе его бы быстро довели до сумасшествия и оставили без денег.
— Томас, пожалуйста, поскорее, а то мы не успеем на дилижанс в Данчёрче!
— Вот твои деньги, Грин, держи.
— Эй, Томас, а Доктор сказал, что мне причитается два фунта десять шиллингов, а ты дал мне только два фунта.
Боюсь, что здесь Мастер Грин слегка кривит душой. Томас ещё сильнее склоняет голову набок и продолжает разбирать свой грязный список. Тем временем Грина отпихивают от окошка.
— Эй, Томас, не обращай на него внимания, давай мне мои тридцать шиллингов.
— И мои тоже!
— И мои! — кричат остальные.
Один за другим все члены компании Тома получили свои вещи и деньги и вышли из ворот; корнетист вовсю наяривает «Капли бренди», вероятно, эта мелодия навеяна парой стаканчиков, которую он уже успел пропустить за компанию с почтальонами. Весь багаж тщательно убирается внутрь кареты и в переднее и заднее багажные отделения, так что снаружи не видно ни одной шляпной картонки. Пятеро-шестеро младших ребят с трубочками для стрельбы горохом, а с ними и корнетист, помещаются на задних сиденьях; на передние места садятся старшие, большинство из них курит, — не ради удовольствия, но чтобы показать, что они теперь настоящие джентльмены, а это наиболее верный способ засвидетельствовать этот факт перед обществом.
— Карета Робинсона будет здесь через минуту, они заехали за кем-то в город. Подождём, пока они появятся, и устроим гонки, — говорит предводитель. — Ребята, полсоверена каждому, если при въезде в Данчёрч обгоним их на сто ярдов.
— Хорошо, сэр, — говорят почтальоны, ухмыляясь.
Минуты через две появляется карета Робинсона, тоже с корнетистом, и гонки начинаются — лошади несутся галопом, мальчишки кричат, почтальоны громко трубят в рожки. Наверно, у школьников, как и у моряков, есть своё особое Провидение, иначе они перевернулись бы двадцать раз, пока проехали первые пять миль; кареты то несутся вровень, и мальчишки на крышах обмениваются градом горошин; то чуть не сталкиваются с дилижансом, который выехал раньше них; то выезжают на насыпь, то проезжают над глубокой канавой, да так, что одно колесо висит в воздухе; и всё это — ранним утром в кромешной тьме, при свете одних только фонарей.
Наконец, всё это позади, никого не переехали, кроме старой свиньи на Саутэм-Cтрит, а последние горошины расстреляли на Корнмаркет[95] в Оксфорде, куда приехали между одиннадцатью и двенадцатью часами утра и где роскошно позавтракали в гостинице «Ангел», за что, разумеется, пришлось заплатить.
Так выглядела гостиница «Ангел» в Оксфорде в 1820 гг.
Здесь компания распалась, каждый отправился в свою сторону; Том, несмотря на то, что в кармане у него осталось всего пять шиллингов, а до дому ещё двадцать миль, с важностью, достойной лорда, нанимает карету с парой лошадей.
— Куда, сэр?
— «Красный Лев» в Фаррингдоне, — говорит Том и даёт конюху шиллинг.
— Хорошо, сэр. Красный Лев, Джем, — говорит конюх почтальону, и Том отбывает по направлению к дому. Он знает хозяина гостиницы в Фаррингдоне и просит этого достойного человека заплатить за оксфордских лошадей и отправить его дальше в другой карете; и вот шикарный молодой человек прибывает под отчий кров. Сквайр Браун довольно кисло смотрит на необходимость оплаты двух фунтов десяти шиллингов дорожных расходов из Оксфорда. Но мальчик так рад вернуться домой и так отлично выглядит, и привез такую хорошую характеристику, и с таким восторгом рассказывает про Рагби, что Сквайр быстро смягчается. В тот день Том Браун впервые сел обедать в шесть часов вечера вместе с родителями — большой шаг в жизни. И вряд ли во всей Англии садились в тот день за стол три более счастливых человека, чем Сквайр, его жена и Том Браун по окончании своего первого полугодия в Рагби.
Глава VIII Война за независимость
Младший четвёртый класс, в котором Том очутился в начале следующего полугодия, был самым большим классом среди всех младших и насчитывал более сорока учеников. Здесь были юные джентльмены всех возрастов в промежутке от девяти до пятнадцати лет; ту часть своей энергии, которая посвящалась латыни и греческому, они тратили на книгу Ливия,[96] «Буколики»
