— Если за такую цену мы покончили с нашим старым другом Флэши, то мы ещё дешёво отделались, — сказал Ист, и они пошли наверх промывать раны.
Они действительно покончили с Флэшменом в том смысле, что больше он их и пальцем не тронул, но зато прикладывал все усилия, чтобы нанести им весь возможный вред, на который только были способны его злобное сердце и ядовитый язык. Стоит лишь швырять достаточно грязи, и сколько-нибудь да прилипнет; так и получилось с пятым классом и со старшими в целом, с которыми Флэшмен в большей или меньшей степени общался, а они — нет. Он сумел сделать так, чтобы они оказались в немилости, и это продолжалось ещё некоторое время после того, как сам подстрекатель исчез из школьного мира навсегда. Это событие, о котором долго молилась вся мелкота, произошло через несколько месяцев после вышеописанной стычки. Как-то летним вечером Флэшмен угощался пуншем с джином в трактире в Браунсовере, и, превысив свой обычный лимит, отправился домой изрядно навеселе. По дороге ему встретилась пара друзей, которые возвращались после купания, он предложил им выпить по стакану пива, и они согласились, поскольку погода стояла жаркая, и им хотелось пить, а о том, сколько спиртного Флэшмен уже успел принять на борт, они и понятия не имели. В результате Флэшмен напился как свинья; они пытались отвести его домой, но увидели, что это невозможно, поэтому наняли двух человек, чтобы его отнесли на куске плетня. По пути им встретился один из преподавателей, и они, естественно, бросились бежать. Бегство части процессии возбудило его подозрения, а ангел-хранитель фагов надоумил осмотреть груз, а после осмотра лично препроводить его в Школьный корпус. Доктор, который уже давно присматривался к Флэшмену, выгнал его на следующее же утро.
Зло, которое делают люди, и взрослые, и мальчишки, живёт и после них; Флэшмена не стало, но, как уже было сказано, наши герои всё ещё ощущали на себе последствия его ненависти. Кроме того, именно они были зачинщиками забастовки против незаконного использования труда фагов. Причина была вполне справедливой, а борьба успешной; но даже лучшие представители пятого класса, которые никогда не заставляли младших прислуживать или сразу же бросили это дело, всё же не могли не иметь зуб против первых повстанцев. В конце концов, поражение потерпел их класс, хотя и на законных основаниях; настолько законных, что они сами сразу же признали это и не подключились к борьбе, — потому что, если бы все они присоединились к Флэшмену и его шайке, мятежникам пришлось бы сдаться сразу же. В целом, они были рады, что поступили так, и что сопротивление, оказанное их одноклассникам, достигло успеха, потому что чувствовали, что закон и порядок от этого только выиграли, — но простить зачинщиков так сразу не могли. «Эти юные мошенники, того и гляди, скоро совсем обнаглеют», — таково было общее мнение.
Вот так оно всегда и бывает, дорогие мои мальчики. Если бы сам Архангел Гавриил спустился с небес и возглавил борьбу против самых подлых и неправедных кругов, под гнётом которых стонет этот бедный старый мир, он наверняка потерял бы свою репутацию на многие годы, а то и на целые столетия, и не только среди их сторонников, но и среди вполне респектабельной массы людей, которых сам же и освободил. Его перестали бы приглашать к обеду, не разрешали бы печатать в газетах свои имена рядом с его именем, а говоря о нём у себя в клубе и прочих общественных местах, тщательно следили бы, как бы не сболтнуть чего лишнего. Что же говорить о простых смертных вроде Кошута, Гарибальди или Мадзини,[104] которые при всей своей храбрости могут и заблуждаться, и удача в борьбе за правое дело сопутствует им не всегда? В их броне найдётся не одна брешь, доступная для ударов добропорядочных людей с крупными банковскими счетами, раскинувшихся в шезлонгах. Но вы — смелые и отважные мальчики, шезлонги вам не по вкусу, и у вас нет не банкиров, ни банковских счетов. Вы хотите только одного — быть на правой стороне; поэтому не забывайте, что большинство, и особенно респектабельное большинство, бывает не право в девяти случаях из десяти; и если вы видите, как взрослый или мальчик борется на стороне слабых, то, как бы сильно он ни заблуждался и какие бы ошибки ни делал, вы не должны присоединяться к хору осуждающих его голосов. Если вы не можете присоединиться к нему и помочь или дать дельный совет, то помните, по крайней мере, что он нашёл в этом мире что-то такое, за что стоит бороться и страдать, а это как раз то, что должны сделать вы сами; и поэтому думайте и говорите о нём с уважением.
Вот так Том, Ист, Головастик и ещё некоторые стали этакими юными исмаилитами,[105] пребывающими в вечном противостоянии со всеми. О том, как началась их война с учителями и с пятым классом, уже было сказано, примерно то же самое произошло и с шестым. Они видели, что старосты боятся пятого класса или поддерживают его и не выполняют свои обязанности; поэтому они их не уважали, а если подчинялись, то не по доброй воле. Одно дело убирать кабинеты для героев вроде старшего Брука, и совсем другое — для таких, как Снукс и Грин, которые и в футболе особой храбрости не проявляли, и порядок в коридорах по вечерам поддерживать не могли. Поэтому свои обязанности фагов они выполняли кое-как, лишь бы только избежать взбучки, а часто не делали и этого, и заработали себе репутацию строптивых и нерадивых фагов. Их имена то и дело всплывали в разговорах в комнате пятого класса после ужина, когда обычно обсуждались такого рода дела.
— Слушай, Грин, — начал однажды вечером Снукс, — этот новенький, Гаррисон — он твой фаг?
— Да, а что?
— Я знал его ещё дома и хотел бы взять себе. Хочешь, поменяемся?
— А кого ты мне дашь?
— Давай посмотрим: Виллис, Джонсон — нет, этих я дать не могу. А вот Иста — пожалуй, могу тебе его дать.
— Ишь, какой умный нашёлся! — ответил Грин. — Давай лучше так: я дам тебе за Виллиса сразу двоих, если хочешь.
— Кого? — спрашивает Снукс.
— Холла и Брауна.
— И даром не возьму.
— Всё лучше Иста, они хоть не такие сообразительные, — сказал Грин, вставая и опираясь спиной о каминную доску. В сущности, он был неплохой парень, а в том, что он был не в состоянии справиться с зарвавшимся пятым классом, его вины не было. Глаза его поблёскивали, когда он продолжал:
— Я вам не рассказывал, как этот паршивец провёл меня в прошлом полугодии?
— Нет; как?
— Ну, он никогда не убирал мой кабинет как следует, просто ставил подсвечники на шкаф и сметал крошки на пол. Наконец, я жутко разозлился, поймал его и заставил сделать всю уборку при мне. Этот бездельник поднял такую пыль, что я чуть не задохнулся, было ясно, что до этого он пол не подметал. Когда он закончил, я сказал: «Так вот, молодой человек, теперь вы будете делать это каждое утро: подметать пол, снимать и стряхивать скатерть и везде вытирать пыль». «Ладно», — буркнул он. Ничуть не бывало, через день-два я увидел, что скатерть снимать он и не думает. Тогда я устроил ему ловушку: вечером нарвал кусочков бумаги и положил штук шесть под скатерть на стол. На следующее утро после завтрака я пришёл в кабинет, снял скатерть, — бумага, конечно, была на месте и упала на пол. Я был в ярости. «Ну, теперь ты попался», — подумал я и послал за ним, а сам уже достаю трость. Он явился как ни в чём не бывало, руки в карманах. «Я говорил тебе каждое утро стряхивать скатерть?» — заорал я. «Да», — говорит он. «Сегодня ты её стряхивал?» — «Да». «Ах ты врун! Вчера я положил на стол эти бумажки, если бы ты стряхивал скатерть, ты бы их увидел. Ну, сейчас ты у меня получишь!» Тут мой юнец достаёт одну руку из кармана, нагибается, поднимает две бумажки и протягивает мне. На каждой было написано большими буквами: «Гарри Ист, его метка». Юный мошенник обнаружил мою ловушку, убрал мои бумажки и положил другие, помеченные. Сначала я хотел отлупить его за наглость, но, по правде говоря, устраивать такие ловушки тоже не совсем честно, поэтому я не стал. До конца полугодия я ничего не мог с ним поделать, и в те недели, когда он дежурил, у меня в кабинете была такая грязь, что я сидеть там не мог.
— Они ещё и вещи портят, — вставил третий. — Холл и Браун на прошлой неделе дежурили вечером в коридоре. Я позвал фага и дал им почистить мои подсвечники; они с ними ушли и больше не появились. Прошло уже столько времени, что можно было почистить подсвечники три раза, и я пошёл их искать. В коридорах их не было, тогда я пошёл в холл, услышал музыку и там-то их и обнаружил: они сидели на столе и слушали Джонсона, который играл на флейте. А мои подсвечники торчали в каминной решетке, прямо в пламени, они раскалились докрасна и совершенно испортились. Поставить их прямо теперь невозможно, придётся новые покупать. Одно утешение — я как следует отлупил их обоих.
В такие переделки они попадали постоянно, и вот, отчасти по своей собственной вине, отчасти — по
