чтоб не дать возможности ей разгуляться».
Один из тех, к кому непосредственно были обращены эти строки, — В. Смехов позднее нашел возможность ответить на выпад прославленного драматурга:
«Рецидивом прошлого прозвучала статья В. Розова о «виновниках» смерти А. В. Эфроса. Бездоказательно и огульно преданы анафеме актеры двух театров, скрыты подлинные факты трагедий, гнев народа по древнему рецепту направлен Розовым на тех, кто якобы «травил», резал дубленку, прокалывал шины: ату «врагов народа», ату «врачей-убийц», ату их, «космополитов-перевертышей»… По одной-две грязных анонимки благодаря «Литгазете» получили представители «черни». И все. Принадлежность статьи Розова «застойным» временам доказана самой газетой. Статьи и письма от театров, от критиков и писателей — все в традициях гласности: просим напечатать! Ответ органа Чаковского — молчание, возвращение писем назад, телефонные отказы объяснить сей рецидив «гласности в одни ворота».
Да, первые реакции были горячими, ибо такова степень оскорбительного высокомерия, очевидной неправды в статье уважаемого драматурга. Общественное мнение дезориентировано как в отношении самого А. В. Эфроса, так и подлинной драмы Мастера. Мастера, добровольно сдавшего Скрипку на попечение злонамеренных чиновников…»
Пока на самом верху решалась судьба нового руководителя, Таганка в феврале съездила во Францию с тремя постановками умершего накануне гастролей А. Эфроса («Вишневый сад», «На дне», «У войны не женское лицо»). По словам А. Демидовой, «театр имел успех, крики «браво», бесконечные вызовы на поклоны, интервью, статьи в газетах, встречи с режиссерами и актерами Парижа, где мы, как и 78-м году, завоевывали сердца зрителей: тогда — любимовскими, теперь — эфросовскими спектаклями…»
После возвращения театра из Франции у него наконец появился новый руководитель — по просьбе актеров им стал бывший таганковец Николай Губенко, находившийся в фаворе у самого Михаила Горбачева. Случилось это в начале марта 1987 года, когда перестройка начинала вовсю набирать обороты, гремя всеми своими шестеренками.
14 января в Москве был арестован зять усопшего Леонида Брежнева Юрий Чурбанов. Вопрос об его аресте обсуждался на самом Политбюро, которое большинством голосов решило продолжить кампанию по поиску «козлов отпущения» для будущих показательных процессов.
Одновременно с заключением под стражу «столпов» прошлого режима в тюрьмах страны началась амнистия политических заключенных — акция, обещанная Михаилом Горбачевым в декабре 86-го Андрею Сахарову.
В марте 1987 года в газете «Московские новости» было опубликовано письмо десяти бывших граждан СССР (В. Аксенов, В. Буковский, А. и О. Зиновьевы, Ю. Любимов, В. Максимов, Э. Неизвестный, Ю. Орлов, Л. Плющ, Э. Кузнецов), объединенных в так называемый «Интернационал сопротивления». Публикация называлась весьма шокирующе для того времени — «Пусть Горбачев представит нам доказательства». Суть публикации заключалась в том, что авторы письма ставили условием своего возвращения в СССР представление им доказательств со стороны советского руководства о том, что перестройка не является очередным надувательством. В ряду этих доказательств стояло непременное публичное признание Горбачевым военных акций в Чехословакии 68-го и в Афганистане 79-го годов как преступлений со стороны советского режима. Такой наглости от даже бывших своих граждан новая власть не ожидала и простить им этого не могла. Подпись Юрия Любимова под этим письмом практически обрубала ему все надежды на благополучное возвращение его на родину. 26 марта в центральной печати появилась статья обозревателя АПН Г. Петросяна, в которой тот писал: «Режиссер Юрий Любимов дает понять, что хотел бы вернуться домой. И тут же ставит ультиматумы. Раздражение на отдельных лиц он переносит на все и вся, разногласия с отдельными коллегами — на общество. В одном из интервью он признал: «Я нужен там, а не здесь». Однако никто и не собирается заманивать его. Если решение вернуться к нему пришло, он внутренне созрел для него, то Ю. Любимов сам и предпримет соответствующие формальные шаги. Неизвестно, чтобы он таковые предпринимал. За него никто их делать не может и не будет. Правида одинаковы для всех — и это тоже признак демократизации».
Оскорбленное самолюбие не лучший довод в диалоге с Родиной. Между тем те, кто сумел перешагнуть через свое оскорбленное самолюбие, в тот год побывали на своей родине после многих лет разлуки. На три дня к своей 72-летней матери в Уфу прилетел сбежавший еще в 1961 году Рудольф Нуриев. С кратким визитом посетил СССР певец и композитор Анатолий Днепров.
В то время как Юрий Любимов со товарищи сомневались в горбачевской перестройке, Марина Влади, кажется, приняла ее безоговорочно. Несмотря на то что год назад она снялась в антисоветском фильме «Твист снова в Москве», в феврале 1987 года ее пригласили в Москву на Международный форум «За безъядерный мир, за выживание человечества». Горбачев был заинтересован в пропаганде перестройки за рубежом, поэтому на людей, подобных Марине Влади или Питеру Устинову, им возлагались особенные надежды.
После возвращения М. Влади во Францию ее деятельность по пропаганде горбачевских идей вызвала недовольство со стороны скептически настроенных французов. Советская пресса, в частности газета «Советская культура», в те дни писала: «С негодованием отвергла попытки обвинить участников форума в «подыгрывании Москве» известная французская актриса Марина Влади. По возвращении из советской столицы в интервью радиопрограмме «Европа-1» она отмела попытки радиожурналиста обвинить ее в недальновидности, в том, что, поехав на форум, она стала «заложником» советской политики, ее соучастником и т. п. Как можно позволять себе оскорблять сотни авторитетных людей разных убеждений, приехавших со всего мира на форум, считать их глупцами?
В Советском Союзе во всех сферах происходят огромные перемены, на них надо смотреть непредвзято. Лучше поехать в Москву, взглянуть на все своими глазами, чем сидеть в Париже и, ничего не замечая, брюзжать, отметила М. Влади».
В то время как М. Влади была в фаворе у новой кремлевской власти, Юрий Любимов, наоборот, таковым в тот год так и не стал. Испытанным орудием против него оставалась «Литературная газета» во главе с несгибаемым коммунистом Александром Чаковским. Еще год назад, в феврале 86-го, она предоставила свои страницы всегда правильному Михаилу Ульянову, который безапелляционно заявил: «То, что Любимов остался за границей, все мы и актеры Театра на Таганке считаем его личной трагедией. Любимова никто не выгонял, ему не запрещали ставить спектакли. Но он несколько потерял ощущение действительности, попытался диктовать свои условия стране. Такого никогда не было и не будет ни в одном государстве. Все это я говорю от имени актеров, которые его хорошо знают. Так считает его сын. Сам Любимов тяжело переживает случившееся. Но жизнь идет дальше. Потеря такого художника, как Любимов, огорчительна, но не смертельна для нашего искусства».
Подсчет «несмертельных» потерь для нашего искусства со стороны «не потерявшего ощущения действительности», а всегда державшего нос по ветру Михаила Ульянова на этом не закончился. Далее он сказал несколько слов о кинорежиссере Андрее Тарковском: «Ни в одной стране мира Тарковскому не дадут права три раза снимать один и тот же фильм, а у нас позволяли. Ему предлагали экранизировать «Идиота» Ф. Достоевского, о чем может мечтать каждый режиссер, а он предпочел поехать в Италию и ставить там «Ностальгию». Это их личные решения и трагедии, а не какой-то злой умысел страны».
Читая подобные строки, невольно задаешься вопросом: чего же больше в словах М. Ульянова — действительной любви к собственной многострадальной Родине или же гордости за тот режим, что отблагодарил его за труд и послушание всевозможными благами и званиями, включая и звание народного артиста СССР и даже члена Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС?
20 мая 1987 года все та же «Литературная газета» поместила на своих страницах статью собственного корреспондента в ФРГ А. Френкина под выразительным названием «Татьяна за решеткой», посвященную оперной деятельности Ю. Любимова за рубежом.
«Вот мнение здешних театральных критиков о постановке Юрием Любимовым «Евгения Онегина» в Боннской опере. «Крах режиссерской идеи» — озаглавлена рецензия в «Рейнише пост»…
Иссяк, выдохся, говорят, Любимов… И тяжело очень с ним. Чайковский его, видите ли, не устраивает. Он Пушкина хочет интерпретировать, но без Чайковского. А в итоге пытался придать опере какой-то коварный смысл. Если у него счеты с Советской властью, то сцена Боннской оперы — неподходящее место сводить их.
На скандальный провал постановки в Бонне Любимов реагировал… вторым скандалом, который он
