Чингисхан в решающем сражении разбил войска своего давнего и принципиального врага хана Джамухи. Однако тому удалось бежать с горсткой своих сподвижников. Но спустя несколько дней сподвижники предали своего хана и бросили его связанным к ногам Чингисхана, надеясь тем самым вымолить для себя прощение. Но они жестоко ошиблись. Чингисхан приказал казнить этих людей, поскольку считал, что предавший своего господина слуга не имеет права на снисхождение. «Предавший один раз, предаст и дважды», – сказал великий монгольский хан. Жестоко, но совершенно справедливо.
То, как повели себя после смерти Сталина многие его недавние восхвалители, зеркально повторило события многовековой давности. Те, кто при жизни вождя пел ему осанну, после его смерти тут же бросились поносить его имя, лишь бы сохранить свои привилегии. Взять того же Ромма или еще выше – Хрущева. Знаменитый доклад последнего на ХХ съезде о культе личности Сталина был продиктован исключительно конъюнктурными соображениями: во-первых, чтобы с его помощью подготовить фундамент для отсечения от власти своих конкурентов (Молотова, Маленкова, Кагановича), во-вторых – чтобы свалить всю вину за перегибы во время репрессий 30–40-х годов на Сталина и этих людей. Себя Хрущев разоблачать не собирался, хотя его руки были в крови по локоть, а то и больше. Поэтому, придя к власти, Хрущев и отдал приказ председателю КГБ Ивану Серову подчистить архивы и изъять оттуда все документы, изобличающие его в репрессиях. Так что разоблачение Сталина было делом исключительно конъюнктурным и потому тенденциозным. На Сталина (а также на Берию) навесили всех собак, полагая, что таким образом обществу делается великая услуга. А вышло наоборот. Доклад Хрущева на ХХ съезде расколол не только советское общество, но и вообще всю мировую систему социализма. Грянуло восстание в Венгрии (осень 1956 года), где пролились реки крови, была разрушена дружба с Китаем (1960), начались брожения в Чехословакии, которые приведут к событиям августа 68-го года.
Короче, Хрущев своими волюнтаристскими действиями принес стране и всему социалистическому блоку не свободу (к ней можно было прийти и без огульного разоблачения сталинизма), а раздрай и смятение. Проводимая Хрущевым политика позволила поднять голову во власти и в интеллигенции клану людей, которые были прямыми последователями тех русофобов, которые верховодили страной до второй половины 30-х годов. Поэтому патриотизм они считали сталинским пережитком и любого, кто объявлял себя патриотом России, зачисляли в сталинисты. Вот и Ромм в своей речи не случайно спорил с официальными идеологами, которые десятилетиями воспитывали в советских людях патриотизм посредством простого лозунга «Все советское – самое лучшее». Цитирую:
«Почему мы по-прежнему хватаемся за так называемый приоритет во всех областях? Я вовсе не уверен, что приоритет всегда хорош. Представьте себе, что какой-нибудь американский одинокий гений изобрел бы граммофон, а мы бы его осуществили. Кому надо было бы гордиться? По-моему, нам, потому что гений остался в Америке непризнанным, а граммофон построили мы. А мы кичимся тем, что выдумали все – и обезьяну, и граммофон, и электрическую лампочку, и телефон, а только сделали американцы. Ну, что в этом хорошего? Мы ищем в своей истории людей, которые изобрели паровоз до Стефенсона, хотя он не был нами построен. Нечего кичиться своей медлительностью, своей отсталостью. Кто первый построил паровоз, кто первым полетел, тот и прав. Надо гордиться тем, что сегодня мы первые в космосе, что у нас величайшие в мире электростанции, а не тем, что было двести лет тому назад и кто первым сказал „Э!“ – Добчинский или Бобчинский.
Отстаивая, а подчас и выдумывая это право первородства во что бы то ни стало, мы черт знает чего натворили, и еще десять лет назад старались начисто отгородиться от западной культуры, это тоже прикрывалось словом «традиция».
Мне было приятно слышать, что товарищ Юткевич, говоря сегодня о новаторстве, уделил большое место Западу. Мы отвыкли от того, что на Западе что-то существует. А ведь, между прочим, Россия была страной, в которой больше, чем где бы то ни было в мире, переводилась иностранная литература. Русская интеллигенция была, в частности, тем сильна, что она читала всю мировую литературу, была на первом месте по знанию мировой культуры. Это тоже наша традиция, очень хорошая традиция, и ее стоит сегодня вспоминать...».
И опять не могу удержаться от реплики, поскольку оратор и в этом случае явно сгущает краски. Ведь он-то должен был знать, что при Сталине, при воздвигнутом им «железном занавесе» (хотя такой же занавес был воздвигнут и с противоположной стороны, чтобы советская «крамола» не проникала на Запад), советский человек все равно имел возможность приобщаться к мировой литературе. В библиотеках имелись книги большинства выдающихся зарубежных авторов, в театрах ставились пьесы западных драматургов, начиная от Шекспира и заканчивая Сервантесом, а в кино экранизировался Ги де Мопассан (фильм «Пышка» самого же М. Ромма), Виктор Гюго (фильм «Гаврош» Татьяны Лукашевич), а также Жюль Верн (фильм Эдуарда Пенцлина «Таинственный остров», Владимира Вайнштока «Дети капитана Гранта», Василия Журавлева «Пятнадцатилетний капитан»), Ричард Стивенсон (фильм Владимира Вайнштока «Остров сокровищ»), Джонатан Свифт (фильм Александра Птушко «Новый Гулливер») и т. д.
Закончил свою речь Ромм нападками на «сталинистов» – на Кочетова и Ко. Сказал же он следующее:
«Сегодня, когда компания, когда-то предававшая публичной казни „безродных космополитов“, – Кочетов, Софронов (драматург Анатолий Софронов возглавлял тогда журнал „Огонек“. – Ф. Р.) и им подобные – совершает открытую диверсию, нападает на все передовое, на все яркое, на все новое, что появляется в советской кинематографии, мне кажется, что придерживаться в это время академического спокойствия и ждать, что будет, не следует. (Продолжительные аплодисменты.)
Нападение началось с кинематографа, но я не сомневаюсь, что оно заденет и другие области искусства, если этим субъектам не дать по рукам. Что касается меня, то я не одобряю равнодушие в этом деле и считаю, что застыть в позе олимпийского спокойствия глупо и недостойно советского человека.
Иные рассуждают так: в конце концов сейчас никого не арестовывают и, пока Хрущев жив, не будут арестовывать. (Аплодисменты.) Это совершенно ясно. Сажать никого не будут, работать не запретят, из Москвы не выгонят и заработной платы также не лишат. И вообще больших неприятностей – таких, как в «те» времена, – не будет. А Кочетов и компания – пусть себе хулиганят: начальство разберется. Но ведь такая позиция – это тоже пережиток психологии времен культа. Нельзя, чтобы на террасе твоего дома разжигали костер. А ведь костер разжигается именно на террасе нашего дома! Мы имеем дело с ничтожной группой, но она распоясалась, она ведет явно непартийную линию, которая резко противоречит установкам нашей партии.
В это дело никто пока не вмешивается. Нам самим предоставлено право разобраться, – об этом неоднократно говорил и Никита Сергеевич Хрущев: разберитесь сами. Так давайте же разберемся в том, что сейчас происходит! Довольно отмалчиваться. Я позволил себе взять это слово только для этого заявления – больше ничего. (Продолжительные аплодисменты)».
И вновь у Ромма все перевернуто с ног на голову. Пожар на террасе разожгли и продолжали его разжигать не Кочетов и Ко (те, скорее, выступали пожарниками), а совсем наоборот. Первым это сделал Хрущев, а дрова для этого пожара ему стали подносить интеллигенты из числа либералов. Многие кинематографисты тоже были в числе этих поджигателей, мастеря фильмы, которые даже не поленьями были, а настоящими «коктейлями Молотова». После них пожар уже и вовсе грозил разгореться до немыслимых пределов. Кстати, руководство страны это поняло и впервые за долгие годы решило вмешаться в этот спор, который грозил обществу серьезными проблемами.
Как мы помним (и об этом в своей речи говорил и Ромм), Хрущев в спорах интеллигенции чаще всего занимал нейтральную позицию: дескать, сами разбирайтесь. Такой же позиции придерживался и ряд других его соратников: например, заместитель заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС Дмитрий Поликарпов. Вот как об этом вспоминает В.Баскаков:
«Поликарпов был опытный работник, хорошо знающий творческие кадры. В тех обстоятельствах он вел себя разумно, принимал конструктивные решения. Так, он предложил, когда шло „дело“ Пастернака (в те годы, как мы помним, Поликарпов возглавлял Отдел культуры ЦК КПСС. – Ф. Р.), издать небольшим тиражом «Доктора Живаго», а после выступить с критикой в печати и на этом успокоиться. Но на Хрущева надавили Ильичев, Семичастный, и он это не поддержал.
Поликарпов внес предложение «обновить» Союз художников, снять А. Герасимова – Хрущев и Суслов с этим согласились. Внес он целый ряд и других разумных предложений – по открытию новых журналов и пр.
