десять девочек едут всегда. Бывало, по месяцу за нами ездили. В этом отношении он был большой специалист. Говорил:
— Слушай, я от этих девок устал уже. Но ведь жалко их. У них и денег на билеты нет. Ты уж их посади.
Жена, которая ездила на гастроли с ним, относилась ко всему спокойно — а что делать?»
Первая пластинка Ободзинского вышла в конце 60-х и мгновенно стала раритетом. Однако сам певец с этого почти ничего не поимел. Судите сами. Стоила она 2 рубля 60 копеек и ее тираж был 13 миллионов. Государство на ней заработало порядка 30 миллионов, но певцу с них досталось… 150 рублей.
В то же время параллельно с небывалым успехом, который певец с каждым днем приобретал у слушателей, нарастала и его критика официальными властями. Главной претензией к нашему герою было то, что он не такой, как все. Он не поет гражданских песен, его поведение на сцене более раскованно, чем того требует моральный кодекс строителя коммунизма. Когда в 1971 году концерт Ободзинского лично посетил министр культуры РСФСР Попов, его возмущению не было предела. «И это называется советский певец! — прилюдно возмущался министр. — Я такого «западничества» не потерплю!» И тут же было отдано распоряжение соответствующим инстанциям ни в коем случае не позволять Ободзинскому давать концерты в пределах РСФСР. Длился этот запрет около года, пока в дело не вмешался заведующий отделом культуры ЦК КПСС Шауро, который любил I ворчество Валерия. На концерте в Днепропетровске он поинтересовался, почему это певец не дает концертов в Москве. И тот ответил ему как на духу: министр запретил. Шауро пообещал лично разобраться с этим вопросом, и вскоре проблема была решена в положительную сторону: Ободзинский вновь стал «въездным» в Россию.
И все же недоброжелателей у певца было гораздо больше, чем друзей. Тот же начальник городского управления культуры Москвы, узнав, что в Театре эстрады намечается месячное выступление Ободзинского, позвонил директору театра и потребовал сократить концерты до недели. «Столько концертов у нас таже Райкин не дает! — гремел в трубке голос разгневанного чиновника. — А тут какой-то Ободзинский! У него же пошлый репертуар!»
Не менее негативно относилась к певцу и министр культуры СССР Е. Фурцева. Однажды она посетила апрелевский завод «Мелодия» и, проходя по цеху, спросила у рабочих:
— Что печатаем?
— Пластинку Ободзинского, — ответили ей.
Министр вошла в другой цех и вновь спросила:
— Что печатаем?
— Пластинку Ободзинского, — последовал ответ.
— У вас что, весь завод на одного Ободзинского работает? — спросила Фурцева у идущего рядом генерального директора «Мелодии».
— Что вы, Екатерина Алексеевна! На втором этаже мы печатаем классические произведения.
Каково же было удивление и гнев министра, когда и на втором этаже на ее стандартный вопрос «Что печатаем?» ей ответили: «Ободзинского». В итоге в тот же день Фурцева наложила запрет на выпуск этой пластинки.
Еще одним противником певца Ободзинского в те годы был председатель Гостелерадио С. Лапин. Он очень предвзято относился к лицам еврейской национальности и лично контролировал их появление на голубых экранах. Нашего героя он почему-то тоже считал евреем, хотя тот был наполовину украинец, наполовину — поляк. Поэтому когда в начале 70-х Лапин увидел в одной из передач нашего героя, он заявил:
— Градского уберите!
— Но это не Градский, это — Ободзинский! — попытались объяснить председателю.
— Тем более уберите! Хватит нам одного Кобзона!
В результате на сегодняшний день в фондах телевидения не осталось ни одной записи выступления Ободзинского, кроме той, что была записана на новогоднем «Огоньке» в 1967 году.
И все же, даже несмотря на такой жесткий прессинг со стороны официальных структур, слава певца Ободзинского гремела на весь Советский Союз. Буквально каждая его песня после первого исполнения становилась шлягером. Назову самые известные из них: «Эти глаза напротив» (Д. Тухманов — Т. Сашко), «Неотправленное письмо» (С. Мелик — О. Гаджикасимов), «Олеандр» (С. Влавианос — О. Гаджикасимов), «Листопад» (Д. Тухманов — В. Харитонов), «Белые крылья» (В. Шаинский — В. Харитонов) и др.
Официальная концертная ставка у него была 13 рублей 50 копеек плюс всякие надбавки. В итоге получалось около 40 рублей за концерт. А гастролировал наш герой в те годы очень интенсивно. Причем арифметика была такая: часть концертов оформлялась официально, а часть — на «фондах» местной филармонии («левые»). Поэтому в месяц у него набегало по 3–4 тысячи рублей. Баснословные деньги по тем временам. Видимо, этому в основном и завидовали те чиновники от искусства, которые, протирая штаны в высоких кабинетах, таких денег никогда не зарабатывали. Поэтому звания заслуженного артиста РСФСР он так и не дождался, пришлось довольствоваться заслуженным артистом Марийской ССР.
В 1974 году на экраны страны вышел американский фильм «Золото Маккенны», в первоначальном варианте которого звучала песня Куинси Джонса в исполнении Хосе Филисиано. Однако эту песню решили переозвучить и доверили это дело Ободзинскому. Так в его репертуаре появился еще один шлягер — «Старый гриф стервятник» (слова Л. Дербенева). Когда сегодня я вновь и вновь слушаю на магнитофоне эту песню, я вспоминаю, с каким трудом нам, московским мальчишкам, приходилось добывать слова этой песни. Ведь о пластинке с ее записью тогда и думать было невозможно. Переносного магнитофона у нас не было, поэтому мы вооружались карандашами, садились поближе к экрану (там светлее) и в процессе ее исполнения лихорадочно записывали слова на бумагу. А потом разучивали.
По словам людей, близко общавшихся с певцом, он был необычайно музыкален. И это при том, что он никогда и нигде не учился музыке. Он даже ноты узнал только в процессе работы, та и то они не очень-то ему были нужны. Он все делал по слуху. Но его словам: «Кобзон, Лещенко — певцы с вокальной школой. С поставленным голосом. А я пою открытым голосом. Это совсем другое. Это только потом я научился чуть- чуть прикрывать (вук.
Все западные певцы поют открытым голосом. Они поют душой, и я тоже пел душой. Они правдивые. Я не хочу ругать наших, но они… Я считаю, что у нас не было эстрады, а как бы второй сорт оперы..;»
Закат в карьере Ободзинского начался в середине 70-х. Причем приблизил его сам певец. В новогоднюю ночь 1976 года он внезапно заявил своим родным и друзьям:
— Я сейчас выпью!
Жена бросилась его отговаривать, то же попытались сделать и друзья, но Валерий был неумолим. Видимо, в нем что-то сломалось. В ту ночь он напился, хотя до этого в течение 15 лет (!) был в «завязке». С этого дня начался кошмар.
Ободзинский пил по-черному, и из-за этого большинство его концертов приходилось отменять. Бывало, концерт объявляли пять (!) раз, пять раз люди покупали билеты, и каждый раз он отменялся из-за «плохого самочувствия» артиста. Дело дошло до юго, что во время гастролей в Омске его пришлось положить в психушку, причем под чужой фамилией. На концерты его привозила медсестра, она же увозила его ночевать в больницу. Кроме нее за певцом следили еще несколько человек, так как он все время порывался выпить. Однажды не уследили, он выпил и пьяным вышел на сцену.
Между тем с каждым днем болезнь усугублялась. Певец стал нее чаще заговариваться, нести всякую ахинею. Например, объявлял себя святым или Господом Богом. Иногда посреди гастролей бросал свой коллектив и уезжал из города. Выносить пьяные выходки певца становилось все труднее, и от него стали уходить те, с кем он работал на протяжении многих лет. В конце концов от него ушла и жена.
В 1983 году Ободзинский осилил всего лишь один концерт в Москве. К тому времени он уже не только пил, но и подсел на наркотики (на «колеса»), В 1986 году он со сцены ушел. Больше о нем никто ничего не слышал. В народе тогда упорно ходили слухи, что он или уехал за границу, или умер.
Между тем Ободзинский никуда не уезжал, а жил в Москве. Если точнее, существовал. Квартиры у него к тому времени уже не было, поэтому он жил во времянке на галстучной фабрике, где работал сторожем. Пил почти каждый день. И вот в июле 1991 года судьбе угодно было послать ему чудо в лице Анны Есениной.
